Что же это творится? Груди у неё напряглись, предчувствуя прикосновение его ладоней. Между ног стало влажно. «Нездоровая какая-то страстность», – подумалось ей. И у него, и у неё. Но рука уже сама потянулась к его члену. Внизу работал никому не нужный телевизор. Фильм давно кончился. Передавали новости, потом спорт и погоду.

В конуре у дома Максвеллов заскулил во сне Дукер. Лапы у него подёргивались, словно он за кем-то гнался.

Он бежал в стае, а впереди мчался олень. Ночь была полна запахов, острых, душных. Музыка, как охотничий рог, звала их вперёд. Бежать было счастьем.

Ланс снова уснул, а Бренда тихо лежала рядом. Двигаться не хотелось. Она снова и снова вспоминала сцену в ванной, безумные слова Ланса и то, как мгновенно он обо всем забыл. С ним такого ещё не бывало.

Она тихонько потёрла руку. Да, синяки уже проступают. Наверное, это было. И что ей теперь делать? Никому ведь и не расскажешь! Господи, только заговори, подумать страшно, как на неё будут пялиться. Нет, придётся молчать и только молиться – господь милостивый! – чтобы такое больше не повторилось.

Она уснула очень нескоро.

– Глянь-ка, Льюис!

Опершись на грабли, Льюис поднял голову к ветвям дуба, росшего между домом и огородом, на котором он возился. Знакомая лисья мордочка выглядывала из ветвей, солнечные зайчики играли на смуглых щеках.

– Я и гляжу, – сказал он, подходя к дереву. – Раненько ты сегодня поднялась.

Гостья легко соскочила на землю. В дневном свете она выглядела маленькой и хрупкой, но не менее таинственной. Поля шляпы свисали так низко, что ему не видно было глаз, пока девочка не задрала голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

– Мне нравится ночь, – сказала она, – но я к ней не привязана, ты же знаешь.

Говоря это, она придвинулась поближе к поленнице. Одно движение – и уже сидит на дровах, болтая ногами. Льюис уселся не столь проворно на колоду для колки дров.

– Видел, как ты ночью плясала, – сказал он.

– И я тебя видела – только ты не плясал.

– Я уж староват для танцев.

– Лили это не мешает.

– Она лет на двадцать моложе.

Раскосые зеленые глаза с минуту изучали его.

– Может быть, – сказала гостья, отворачиваясь. Потом снова серьёзно взглянула на него. – Нельзя было отпускать его так далеко прошлой ночью, Льюис.

– Он принадлежит всем – не только Новому Волдингу. Да и как бы я его остановил?

Она кивнула.

– Но теперь ему там нет места. Если он забежит слишком далеко, он пропадёт. Такая тайна, как он, долго не продержится.

– Это все музыка Томми, – сказал Льюис. – Это он играет.

– Томми меня слушать не станет.

– А меня, думаешь, станет? Да и потом, когда он играет, он уже не Томми. Он тогда сам – часть тайны.

Она вздохнула:

– Я знаю. Слишком мало вас здесь осталось. Если б вас было больше, Томми не играл бы таких диких напевов. Он зовёт, Льюис. Он знает, что вам нужны люди, вот и посылает тайну все дальше и дальше. И однажды ночью тайна не вернётся. Добудь ещё людей, Льюис.

– Никто больше не станет слушать, – покачал головой Льюис. – Я выходил к ним. У людей там теперь слишком много мыслей в головах. Они уже никого не слушают. Музыкой их не проймёшь.

– Но есть же такие, кто умеет слушать как надо, – возразила гостья. – Должны быть. Если ты сумеешь найти… Когда вы ждёте цыган?

Льюис пожал плечами:

– Через недельку, а может, через две. С ними, как с тобой, – никогда точно не знаешь.

– Спроси его, – сказала гостья. – Должны там быть такие, кто услышит. Иначе все изменится, и перемена будет не к добру. Музыка доходит не к тем людям. Когда эхо возвращается, оно… оно иногда становится нехорошим. Может, вам надо перебраться на новое место, Льюис, – как тогда.

Льюис покачал головой:

– Куда нам идти?

– Глубже.

– Глубже куда? Она пожала плечами.

– Не знаю, Льюис. Для меня-то ничего не меняется. Луна остаётся, а больше мне ничего не нужно. – Она невесело улыбнулась. – Может, и вам лучше бы так, Льюис. Пейте луну и отпустите его на свободу.

Он не успел ответить. Она спрыгнула с поленницы и метнулась к нему за спину. Он ощутил её ладошку у себя на затылке. Она погладила его редкие волосы, но, когда Льюис обернулся, её уже не было.

Льюис долго сидел, раздумывая над её словами. Там, за пределами маленького островка лесов, люди слышали музыку по-другому, и тайна, являвшаяся им в образе оленя, человека или чего-то среднего, была для них ещё темнее, чем для Льюиса. Для них тайна была врагом. К тайне должно прикасаться сердцем, а у них был только рассудок. Те немногие, кто ещё искал её, сами не знали, чего ищут, а отыскав, могли не узнать.

«Никому бы такого не пожелал», – подумал Льюис.

Эта ночь не была ночью собрания, и только молодёжь направилась на поляну, где играл Томми. Лили навестила Льюиса, и они вместе сидели на приступке у стены, слушая тихий голос флейты, долетавший с Волдова холма. Они сидели молча. Льюис уже рассказал все о предостережении маленькой утренней гостьи с зелёными глазами и лисьим личиком.

Оба думали о том, что мир теряет ещё одну из своих тайн. Эти мысли наполняли ночь сладковато-горьким ароматом. Так мало осталось тайн, что потеря ещё одной дорого обойдётся миру.

В субботу вечером Френки в одном бельё сидела на краешке кровати. Она уже двадцать минут примеряла всевозможные юбки, блузки и платья и все никак не могла решиться.

«Можно подумать, собираюсь на первое свидание», – упрекнула она себя. Али давно оделась и дожидалась её внизу.

Френки понятия не имела, почему ей так трудно выбрать наряд. Судя по рассказам Али, Тони Гаронне довольно простецкий парень. И уж конечно, она не собиралась его обольщать. Но вот никак не решится, а ведь для обеда по-соседски вполне достаточно сменить джинсы и свитерок на что-нибудь чуть более приличное.

Она задумчиво наворачивала влажные волосы на палец, чтобы, высохнув, они завивались. «Надо было хоть раз повидаться с ним на неделе, – вздохнула она. – Тогда сегодня было бы спокойнее».

Но, как всегда, сотни мелочей требовали внимания – в доме все ещё царил кавардак, – и не успела она оглянуться, как уже настала суббота. А что отвечать, если он спросит, чем она думает заняться теперь, когда не приходится с восьми до четырех сидеть на работе? Непонятно отчего, ей становилось неловко и стыдно за себя, когда она пыталась объяснить людям, что выигранные деньги позволят наконец разобраться, чего она хочет от жизни. В восьмидесятых годах выражение «найти себя» употреблялось слишком часто по самым разным поводам. Это звучало по-вудстоковски, но она и вправду принадлежала к поколению Вудстока.

Френки вздохнула. Да, конечно, от этого ещё неуютнее. Али говорила, он лет на десять старше её. А вдруг начнёт ухаживать? А вдруг им окажется не о чем говорить? А вдруг…

– Мам, ты что тут делаешь?

Дочь стояла в дверях. Френки жалобно улыбнулась. Будто ребёнок, которого поймали над банкой варенья.

Али покачала головой:

– Ну что ты мучаешься? Он нормальный парень.

– Кто сказал, что я мучаюсь?

– Я. Посмотри на себя. Так и пойдёшь?

Френки вскочила и прокрутилась на пятке:

– А что, нельзя?

– Ну, впечатление ты точно произведёшь. – Али пригнулась, увернувшись от мелькнувшей в воздухе подушки. – Тебе помочь? – спросила она, выглядывая из-за косяка двери.

– Хорошо бы.

Али нырнула в шкаф и вынырнула с чёрным платьем в руках.

– Это подойдёт?

«Это» – было скромное вечернее платьице, до середины икры, с облегающим лифом и узенькими лямочками на плечах. Френки покачала головой:

– Не знаю.