С трудом я поднялась с лежанки, сколоченной из грубых досок, на ней не было даже тонкого матраса, набитого соломой, голое дерево. Из сливной дыры ужасно смердело, но всё же я попыталась встать, чтобы облегчиться. С ужасом я осознала, что босая, а вместо моего пусть грязного, но теплого платья и подбитого мехом зимнего плаща — роба без рукавов по щиколотку из дерюги. Шатаясь и с трудом передвигая ноги, я по стеночке дошла до вонючей дыры, если бы в моём желудке хоть что-то было, меня непременно бы вырвало, а так, я промучилась пустыми позывами, хотя горькая желчь пару раз подступала очень близко. Облегчившись, я дотащилась до решеток:

— Есть здесь кто-нибудь, — прохрипела я, особенно не надеясь на отклик. Горло пекло, я клацала зубами от холода так, что казалось строй военных барабанщиков репетирует в соседней камере, глаза слезились, а полумрак делал невозможным рассмотреть то, что находится по ту сторону двери, в которой так же было крошечное отверстие, зарешеченное железом. — Эй, поему я здесь?

Голос раздался совсем рядом, создавалось ощущение, что говоривший стоял рядом всё то время, с того момента как я пришла в себя и встала с хлипкого топчана.

— Не повезло тебе, девка, — проскрипел мне в ответ видимо стражник, — Ульфгар, как ты нашлась сильней умом тронулся, а он и раньше то не шибко в здравом разуме был.

— Но почему? Альфа должен меня выслушать… Где лисенок, где Роби?

— Дык он и есть альфа, — в хриплом, старческом голосе мне послышалось сожаление, — претенденты то все либо сгинули в трещине, либо погибли, а новье он душит. Свихнулся ж, говорю. А лис твой — везунчик, дома давно.

— Не понимаю. Вы можете мне помочь? Я могу передать через вас весточку брату о том, что я жива, он, наверное, очень волнуется.

Старик шагнул вперед, одновременно запалив масляную лампу, теплый оранжевый огонек осветил обезображенное шрамами лицо, порванное ухо и испещрённое глубокими рытвинами от когтей. На месте глаз зияли черные провалы, всклокоченная седая борода стояла топором, а жёлтые зубы, с трудом умещавщиеся во рту, клацнули практически у самого моего носа.

— Отволновался он своё, девка, — произнес старик и поставив лампу напротив двери, шаркая ногами удалился.

Я ничего не понимала, мои мысли, словно кисель текли вяло и неохотно, все усилившаяся дрожь перешла с челюсти на все конечности, меня трясло в ознобе, голова закружилась, и я практически рухнула на жесткие доски, благо камера была всего три на три.

Благо… Какое, к Жнецу, благо!

Я вообще не понимала, что демоны побери происходит, почему я в темнице, волки то наши. Я того белого хорошо запомнила. Меня Истр с ним знакомил, а значит я не попала на территорию Стоунхельма, да и там с нарушителями условной границы, проходящей по лесу, не стали бы так обращаться.

Что значат слова слепого!?

Беспокойство накрыло меня бушующим, ледяным водопадом, я не понимала, ведь Дирт молодой, умный и невероятно сильный маг, что такого могло случиться с ним за максимум дем, даже если он примчался на место тектонического разлома, уверена он был не один, да и тварей с изнанки не могло проникнуть очень много. Я надеюсь. Но как… Как мы вернулись, почему оказались в родном мире, спятивший волк говорил, что это невозможно. И вдруг набатом прозвучали последние слова убийцы, хотя я теперь тоже убийца, о том, что ему нужна была энергия. Сила лиса, ведь точно его: даже в новорожденном оборотне, который еще не прошёл первый оборот, обычно дети совершают его тогда же, когда делают первые шаги, и порой умеют бегать на четырех лапах раньше, чем уверенно передвигаться на двух ногах, больше энергетической сущности, мощнее животная сила. Её можно даже приравнять к концентрации естества магов, сильных магов…

Слишком трудно думать, невероятно сильно хочется спать.

Глаза я держала открытыми с огромным трудом, мне казалось, что я брежу, и лишь потом я поняла, что звуки, которые я слышу — это не галлюцинации, а реальные шаги. И по крайней мере двух человек, ну или оборотней, если я на их территории. Забренчало ключами и через мгновение, один из них провернулся в замке. С противным скрипом несмазанных петель открылась дверь.

Я не шевелилась, затаив дыхание и ждала, либо тот, кто пришёл войдет, либо…

— Выходи, — рявкнул волк — второй вариант. Значит меня поведут куда-то. Я как больная спиной старушка, придерживаясь стенки, на полусогнутых вышла из землянки. Свет не горел, видимо оборотням с их зрением было прекрасно видно куда ступать, я же постоянно спотыкалась о промерзшую комковатую землю и в очередной раз упав — не смогла подняться. Один из сопровождающих, кажется тот, что говорил со мной, поднял меня на руки.

— Куда? — только и смогла сказать я, вряд ли он несет меня на эшафот, сдохнуть я могла бы и в темнице, а может еще и помру там.

— Не надо! Ульрих накажет, — тихо сказал второй.

— Он сказал доставить и быстро, сама она не дойдет, ты же видишь, — ответил мужчина, пусть неосознанно, но согревающий меня своим теплом. Нет, я не перестала дрожать, мне кажется колотить меня стало еще сильнее, когда я лишь немного согрелась. — Слушай, — почти касаясь уха, опаляя его горячим дыханием, но очень тихо, почти на грани слуха, — на совете говори только правду. Старейшины почувствуют ложь. А альфе дай только волю…

Я кивнула. Я больше ничего не успела спросить, второй волк приоткрыл дверь в небольшой хоф* сложенный из почерневших от времени бревен, а первый занес меня внутрь и в несколько шагов расположил в самом центре, рядом с пылающим посередине открытым костром, бледно лилового цвета. Белесый дымок поднимающийся от пламени пах сожженными травами с расслабляющим эффектом, но я так же различила мирту, полынь и лавр, травы истины и судьбы. Суд, сейчас состоится суд.

Не удержавшись на прямых ногах, я бухнулась на лавку и исподлобья стала рассматривать собравшихся. Их было немного, четверо старцев, умудренных сединами, двое по бокам от них, явная охрана, слишком молоды и мускулисты, и в центре, словно скала высился Ульрих, альфа, глава клана серебряных волков, отец Истра. Он смотрела на меня с такой ненавистью… Желание!? Нет, потребность меня убить была написана на его хищном лице. Бледно-желтые глаза и красный зрачок показался лишь на мгновение, но затем он взял себя в руки и начал допрос:

— Назови своё имя, и кем являешься, — громко произнес он, и словно повинуясь его голосу, языки пламени в ритуальном костре взмыли вверх, опаляя закопченный высокий потолок и осыпаясь колкими искрами.

— Катарина Верум Дирт, верноподданная Ориума, студентка Медицинской Академии, — вокруг меня замерцал белым круг, сложенный из мелких, обработанных кристаллов, вдавленных в утоптанную сентами землю.

— Правда, — хором произнесли старцы.

— А теперь, — уж слишком зловеще произнес глава клана, — Ктаратина Дирт, расскажи, как ты убила моего сына и где вы пропадали более шести талей?

Хоф* — здесь храм для языческих ритуалов, место проведений всего, от свадеб до судов.

Это был не суд, по моему мнению, а фарс. Я с трудом оставалась в сознании, голова кружилась, ноги подгибались, но меня подняли и садиться мне запретили, меня бросало то в жар, то в холод, слабость от голода и явной температуры накатила на меня не резко, а наплывала словно белесый туман на прибрежный город. Безразличие к собственной участи я относила на плохое самочувствие или магию ритуального круга правды, но отвечала я четко, пусть и тихо, не погрешив против истины ни разу.

Троекратное «не виновна» прозвучало практически хором, четвертый старик сомневался, смотря на меня слепыми от бельма глазами, наконец он произнес то же, что и другие судьи, но помню я это очень смутно, в голове сохранились картинки лишь того, что выходила я из общего зала свободной.

А пришла я в себя вновь в подвальной темнице, сотрясаясь от холода. Во сне я металась, и больно ударилась о выложенную камнем стену, но именно это привело меня в сознание. Я боялась, что и суд, и признание меня невиновной — лишь плод моего больного воображения, руки мои были связанны, хоть и спереди, но силы развязать жёсткую веревку онемевшими пальцами у меня отсутствовали. Спустив с неудобной лежанки ноги, я заметила на полу глиняную кружку и кусок промасленной бумаги, в которой лежал ломоть кажется черствого хлеба, впрочем, и на вкус он был такой как на вид и толстый кусок попахивающего вяленного мяса. Я с трудом откусила и то, и другое, заставляя челюсти работать.