Из алтаря вышел священник, направился, благословляя работающих, к выходу. Возле нас приостановился:

– Что, помогать пришли? А без платков-то почему?

– Батюшка, да это не наши! – враз залопотали со всех сторон усердно, а он строго глянул:

– Здесь все наши! – и перекрестил нас с Любой: – Идите с Богом.

Мы были счастливы. В церковной лавке купили по маленькой бумажной иконочке, я прочла на своей: «Пресвятая Богородица Споручница грешных». Что это значит? Вся жизнь понадобилась для ответа. А иконочка эта с той поры всегда стояла на моем столе, прислоненная к письменному прибору, рядом с ручками и карандашами. Теперь-то висит она на восточной стене: смотрит Пресвятая Богородица очами Своими, несметно прекрасными, на одной Ее ручке Богомладенец Иисус Христос, на правом Её плечике горит звезда нездешними лучами неземными, и такие же звездочки вокруг, по синему полю, сияют мне в душу с моих девятнадцати лет.

А совсем недавно я сделала для себя удивительное открытие: православный календарь отмечает 15 июня как день празднования Киево-Братской и «Споручницы грешных» икон Божией Матери. А ведь 15 июня день моего рождения! Непростое это совпадение: и Киев есть в моей судьбе, и самая первая икона, которую я внесла в свой дом, называлась «Споручница грешных». А раньше об этом и не подозревала… Прости меня, Господи, за невнимание.

Похожую иконочку я видела у Нины Федоровны Савкиной, нашей соседки по дому. Жила она одиноко, но не печалилась: сроду я не наблюдала ее недовольной или расстроенной. Бывало, бегу по лестнице, она навстречу со своей неизменной палочкой:

– Ну-с, барышня, с пятеркой вас!

– А вы откуда знаете, Нина Федоровна?

– Да я еще из окна увидела, как пятерка на вашем прекрасном лбу светится!

Нина Федоровна до пенсии работала врачом в ветлаборатории. Она была знаменитостью: все соседи знали, что во время войны ветврач Савкина, раненная, попала в плен, и немцы отправили ее в женский концлагерь Равенсбрюк. Там она вязала теплые вещи и даже плела кружева для Германии. О Нине Федоровне было написано в книге «Это не должно повториться». Как жаль, что она у меня не сохранилась! Подарила мне книгу ее автор, врач концлагеря Антонина Никифорова, когда приезжала к Нине Федоровне. Да не одна приезжала, а вместе с Ирмой Тельман, дочерью известных антифашистов. Ирма попала в Равенсбрюк юной шестнадцатилетней девушкой, и женщины прятали ее по баракам: гитлеровцы искали Ирму для показательной казни.

Нина Федоровна позвала меня помочь накрыть стол, ведь гостьи появились днем, неожиданно, все взрослые соседки были на работе, так что мне нечаянно повезло. Вот тогда-то я и узнала и про лагерное подполье, и про лазарет, и про книгу, и про Ирму, и про что-то еще, о чем женщины вспоминали и вспоминали, а моя детская память сохранила только самое потрясающее: как Нина Федоровна плела кружева и как однажды ее спасли от крематория.

Вот эта история. Каждый день на лагерном плацу выкрикивали имена узниц, назначенных к казни, и длинная колонна обреченных двигалась к вечно дымящему страшному дому смерти. С замирающими сердцами женщины стояли перед палачами, страшась услышать свой лагерный номер, и однажды был назван номер Нины Федоровны Савкиной. В прощальном отчаянном жесте сжав руку соседки, она шагнула было из строя и вдруг почувствовала, как ее втянули назад, а вместо нее вышла чешка Хелена. Оглянулась, сказала: «Живи» – и удалилась навеки. Ошеломленную и обессиленную Нину Федоровну долго еще поддерживали со всех сторон руки солагерниц, ставших давно родными. А ночью, когда можно было безбоязненно говорить, она узнала от Антонины Никифоровой: Хелена была неизлечимо больна раком, поэтому и решила уйти, спасая чью-нибудь жизнь. Жизнь Нины Федоровны.

Нина Федоровна давно умерла, как и другие наши старые соседи, и все они похоронены неподалеку от нашего дома, на даргорском погосте, а могилы моих родителей – уже за чертой города, на новом кладбище под Ежовкой.

После ухода папы и мамы еще не один год приходили ко Дню Победы почтовые поздравления от градоначальника, от губернатора, даже от президента. Живы, стало быть, мои солдаты и откуда-то с сиятельной высоты читают вместе со мной: «Пусть праздничный салют напомнит Вам молодые годы и снова вернет в незабываемый майский день победного 45-го!»

Я давно стала изучать семейный архив, еще и не помышляя о будущей книге. От созерцания прошлого ныло сердце. Остались родительские документы: удостоверения личности, пенсионные, воинские и орденские книжки, отцовский партийный билет и всяко-разные справки, которые отец и мать собирали то для домоуправления, то для отдела кадров, то для пенсионного фонда, то для военкомата. Остались написанные собственноручно автобиографии, и за эти бесценные страницы я благодарю Бога, ибо многого не знала о жизни отца и матери – до меня.

Слезы мешают думать и писать. Где они были раньше, эти слезы? Почему я не просила прощения у отца и матери, пока они были живы? Откуда это чувство вины? Нужна ли, важна ли им теперь моя покаянная память о вольных и невольных обидах, о молодом моем невежестве, о поисках судьбы где-то далеко, за тридевять земель, когда главное счастье человека – родительский дом? Тот самый, который построил отец в послевоенном Сталинграде, в Бекетовке, потом – на Дар-Горе. Дом – это не только стены. Вернее, стены дома – стены сердца.

Вчитываюсь в отдельные строки автобиографии отца: «Родился в семье крестьянина 6 сентября 1914 года в селе Житне-Горы Киевской области. Учился в сельской школе, работал конюхом, счетоводом. Закончил рабфак Белоцерковского сельхозинститута, потом ветеренарный факультет, стал ветврачом. Во время службы в Красной Армии с декабря 1938 года принимал участие в освобождении Западной Украины и Белоруссии и в финской войне. 20 августа 1941 года мобилизован в Красную Армию ветврачом 677-го корпусного ветлазарета 255-й стрелковой дивизии. 12 июля 1942 года попал в окружение в районе г. Миллерово вместе с начштаба 255-й дивизии майором Дмитриевым, 28 августа 1942 года вышел из окружения в районе Сталинграда. Находился в тамбовских спецлагерях НКВД на спецпроверке до 15 октября 1942 года. Направлен в ветуправление Красной Армии в Москву для дальнейшего прохождения службы, 12 ноября назначен ветврачом 776-го артполка 244-й стрелковой Краснознаменной и ордена Суворова дивизии. Закончил войну 15 февраля 1946 года в Румынии в составе Южной группы войск. Вернулся на родину в 1947. Награжден орденом Красной Звезды и медалью «За победу над Германией». Член партии с 1944 года. На фронтах Великой Отечественной войны погибли братья Павел и Иван. С июля 1947 года директор Сталинградской областной ветлаборатории. Женат, имею дочь».

В личном листке по учету кадров диковинные по нынешним временам вопросы: участвовал ли в оппозициях, подвергался ли репрессиям за революционную деятельность, служил ли в войсках белых правительств, был ли в плену? Листок древности потрясающей, на сгибах бумага чуть ли не рассыпается, чернила почти выцвели, но разобрать написанное все равно можно. Особенно впечатлила меня маленькая деталь: в графе о семейном положении – сведения только про маму и меня, брат еще не родился…

В каждом слове, в каждой строке – огромная, длиною в столетие, русская эпоха. Она уже прожита всеми жившими тогда – и мною в том числе. Лучшие из соотечественников – великие, талантливые, выдающиеся личности – известны всему миру. А мой отец, моя мать? Они тоже великие: они захотели остаться жить на страшных росстанях человеческого бытия, и сегодня я могу взять в руки эту, например, справку-благодарность от 10 июля 1945 года и прочесть: «Выдана майору ветслужбы Бойко Михаилу Кондратьевичу в том, что он является участником боев в марте 1944 года за овладение городом Николаев в составе войск 6-й армии. Приказом Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища И. В. Сталина от 28 марта 1944 года всему личному составу войск за отличные боевые действия объявлена благодарность». Таких справок у отца четыре.