– Ангел-хранитель напоминает душе о святом, взывает к душе…

– Да, по-моему, люди, которые теряют связь с прошлым, значительно беднее, им тяжелее жить, наверное.

– Вера, как же ты стала лауреатом Госпремии?

– Сама не знаю. Единственное мое каждодневное правило – все делать хорошо, а плохо само получится.

Вера, что называется, пошла по стопам своих родителей. Закончила Московскую ветеринарную академию, во время учебы определилась и решила заняться вирусологией. Диплом защитила у знаменитого профессора Свет-Молдавского в институте онкологии на Каширском шоссе. Начинала изучать проблему лечения рака повышенными температурами. Но распределилась после учебы в Покров, в центр вирусологии. И опять встретилась со знаменитостью – с профессором Сергеевым, который стал ее научным руководителем.

– Вера, а все же: как премию заработала?

– Работать было прежде всего интересно, а то, что интересно, то перспективно.

– А как работа называлась?

– Ну, это для тебя будет скучно!

– Совсем нет! Хотя к стихам вирусологию не приравнять…

Ее работа называлась «Разработка средств диагностики и специфической профилактики против классической чумы свиней». Это заболевание первой группы опасности, и, конечно, учитывая большую территорию России, чума свиней может наделать больших бед, особенно среди дикой фауны, среди кабанов, там существует постоянные очаги этой болезни.

– Для человека это опасно?

– Нет, но чума свиней наносит огромный ущерб сельскому хозяйству. И такие страны, как Америка или Голландия, сначала безуспешно потратили значительные средства на искоренение болезни, а потом вырезали все поголовье, сразу.

Вера работала не одна, и поэтому, может быть, всего за десять лет удалось разработать диагностику и найти способы профилактики чумы и для домашних свиней, и для живой природы. Созданы очень хорошие препараты, которые уже закупает у нас заграница.

– Взялась, одним словом, за проблему по-мужски?

– По-моему, по-мужски у нас нынче все женщины работают!

– Это да…

В Кремле Ельцин действительно Вере поцеловал руку, а на фуршете сказал ученым:

– Государственная премия вручается однажды в году, награждаемых человек триста пятьдесят-триста семьдесят, но вас мы решили наградить отдельно: и потому, что у меня к вам особое отношение, и потому, что работа у вас такая – уникальная! Благодарю вас.

Я смотрела пленку с записью: Вера со слишком прямой (прямо-таки деревянной!) спиной, на высоких каблучищах, в лице – ни кровинки. Впрочем, она всегда была бледная. Ученая.

Что еще о ней рассказать? Она счастлива, но трудным счастьем. Первый ребенок у Веры родился больным, она попросила у мужа развода, не хотела быть обузой. Сколько усилий предпринял Владимир, чтобы, может быть, и психику Веры поддержать, и вернуть ее к жизни! Ребенок стал их общим счастьем, плохих ведь детей не бывает.

Школа наша находилась у самого дар-горского базара. Дорога казалась долгой, особенно зимой или в распутицу: ходили закоулками, где тротуаров сроду не бывало, а снега и грязи – вдоволь. В школьной раздевалке длинными рядами стояли валенки в калошах и резиновые сапоги, и после уроков вечно недовольная тетя Мотя долго держала нас в очереди, придирчиво доглядывая, в свои ли впрягаемся сапоги или валенки.

Обувь на нас, по выражению мамы, горела.

– Не напасешься, – жаловалась она соседкам, – у других дети как дети, а мои гойды какие-то!

А как было не гойдать по канавам да колдобинам, по садам чужим да огородам! Еще и в походы ходили – далеко в степь, за кладбище. В те времена там росли тюльпаны. Сейчас, может, где и попадутся случайно, а ведь в детстве тюльпанов было много. Да и позже, когда я уже с маленьким сыном ходила гулять в степь, они желтели и алели и справа, и слева, и далеко впереди, то появляясь совсем рядом, то прячась от нас – словно играли.

Написала:

И в голову прийти не могло, что, может быть, мелькая по сторонам, тюльпаны отводили нас от гибельных мест, ведь не только ржавые стреляные гильзы и патроны хранила послевоенная даргорская земля, а и снаряды целые, и – вдруг! – мины… Находили же мы в детстве и ремни с пряжками армейскими, и гильзы, и даже кости, думали: может, человеческие? Играли в войну – почти настоящую, потому что окопы были самыми настоящими, ружья, правда, деревянные, братнего изготовления. Родителям ничего не рассказывали, понимали: больше в степь не пустят.

Война была совсем рядом: что ни день – военные вывозили за город неразорвавшиеся бомбы и снаряды, взрывали их вдали от жилья. Одна такая бомба долгое время тупо торчала, чуть накренясь, из земли недалеко от нашей школы. Вокруг – дома, люди, а бомба – торчит. Говорили, что она неопасная уже, пустая… А я помню ее гладкие черные бока, на которых – ни ржавинки. Пустая? Как знать… Но торчала долго.

Однажды я увидела, что некрасива, у других девчонок – талии и ноги, у меня же – ни того ни другого. А ведь в совсем маленьком детстве мечтала быть балериной, даже снилась себе белоснежной, летучей. Вертелась перед зеркалом: толстая! Пожаловалась матери:

– Почему я такая?

Матушка засмеялась:

– Рано тебе красоваться! Знаешь ведь про гадкого утенка?

Сказку Андерсена я читала, но до сей поры себя с ней не соотносила.

– Но это же сказка, мама!

– Ну, спортом займись, скорее вырастешь.

В спортивную секцию попроситься было боязно, к тому же я не знала, в какую именно. Придумала ходить в спортзал в одиночку: он никогда не закрывался, и находилось время между школьными занятиями и вечерними тренировками, когда здесь никого не было.

Помню, что полы в зале всегда были дочиста вымыты после школьного дня, и эта свежесть зеленого цвета (почему-то красили полы зеленой краской) давала мне ощущение праздника. Я качалась на кольцах, сторожко ступала-ползала по бревну, подтягивалась на брусьях. Но больше всего мне нравилось танцевать, изобретая всякие прыжки и повороты.

Во время такого самодельного танца меня увидел учитель физкультуры Юрий Яковлевич Шерстобитов:

– Ты что здесь делаешь одна?

– Только маме не говорите! Она думает, я в секцию хожу…

– А почему же не ходишь?

Я молчала. Учитель догадался:

– Стесняешься? Ну, ладно, погоди, пойду переоденусь.

Его кабинет с фанерными стенами находился рядом, и вскоре учитель появился в необыкновенно красивом спортивном костюме: синем, с яркими белыми полосками. Ведь Юрий Яковлевич когда-то был чемпионом России по гимнастике, костюм оттуда, из чемпионской замечательной жизни.

– Ну, давай побегаем! – и Юрий Яковлевич легко побежал по кругу, я за ним в своих широких сатиновых шароварах и резиновых тапочках.

Так началась моя гимнастика. У меня появилась форма: трико, чешки, узкие маечки и трусики, но главное – на занятиях все получалось! И вскоре Юрий Яковлевич отвел меня в гимнастическую школу к тренеру Владимиру Ивановичу Скале. О, эти изматывающие, эти любимые тренировки! Ничем другим я уже не могла жить, только гимнастикой.

Разве забудется день, когда я ступила на огромный ковер гимнастического зала в институте физкультуры? Заиграла музыка, и я побежала, полетела, закружилась в вольных упражнениях! Это были первые в моей жизни спортивные соревнования. Потом они повторялись еще и еще, и вскоре я была второразрядницей, стала готовиться к сдаче перворазрядных нормативов, даже была чемпионкой области, но с гимнастикой все же пришлось расстаться, и вот почему.

Во-первых, со всего маху упала на бревно, было так больно и так зашлось дыхание, что показалось – умираю. Появился страх, тренировки становились мучительными. Во-вторых, из-за неуемной приверженности к чтению у меня развилась близорукость, «подарившая» очки. «Очи ясные», – хихикала подружка Нина. Я же была в отчаянии: очкариков презирали, да и красивой теперь точно не быть…