«Дикая груша или китайка…» Дикая груша или китайка, Или для мочки лукавый терен? Ты не петушься и распознай-ка, Кто из них на зуб скорей задорен? Горше разлуки, крепче кручины — Все же милей, чем людская злоба. Если добавить кисти калины, Взвар, словно лекарь, обвяжет нёбо. Сам я дичок, ни к чему не привитый, Вольный костер под ветловой треногой, Неприрученный, недомовитый… На зуб меня, берегись, не трогай! «Проходя по полям…» Проходя по полям, По колхозным одонышкам, Я не слышу ни ржанья, Ни храпа коней. По хозяйственной прыти Похудели подсолнушки, Говорят, оттого Что, мол, стали сытней. Мне же знать довелось Пышногрудые семечки, По карманам совал их В золотой сапухе, Их с девчатами щелкал На клубной скамеечке И кадриль выводил По тугой шелухе! Жизнь не то чтобы враз И сполна перечеркнута, Но не слышно вдали Ни греха, ни стиха. Не дурачься, душа, Наше время расщелкнуто, И шуршит под ногой Прошлых дней шелуха. «Давно я не жег поднебесных костров…» Давно я не жег поднебесных костров, Дрова не готовил умело. Душа средь постыдных плакучих пиров Сама по себе угорела. И вот в застарелом скрипучем бору С развязною осенью в сшибке, Ничуть не боясь, что костей не сберу, Сжигаю сосновые шишки. О, как запашист навороченный дым, Как шишки исходят смолою! Как будто я стал огольцом молодым И вышел с конями в ночное. Но осень взлетела на шаткий порог, Звеня золотыми ключами. Поблекла луна, и уныл кострожог, И старость ворчит за плечами. «Остатний денек оголтелого лета…» Остатний денек оголтелого лета — Ни песни тебе, ни скупого куплета. Шарахнула осень навскидку дуплетом — Осины зажглись несмолкаемым цветом. И пасмурной стала вода в Бузулуке, Талы заломили пугливые руки, Камыш заскрипел в настороженной муке, Но свадьбы играют навзрыд по округе. Штаны надевают, шары надувают, Податливых свашек в кустах прогревают, С мошной невеликой идут к караваю, И радость клокочет в душе хоровая! Остатний денек оставляет надежду На странную склонность к любви и побегу. Но я, разомкнув воспаленные вежды, Ни тем и ни этим привычно не брежу. Что ж, жизнь обносилась, судьба истрепалась… Скажите на милость – великая малость! Туга не задушит, ужалит не жалость, А больше гнетет удалая усталость. Остатний денек расставанный, печальный — Он весь под рукой, а как будто бы дальний, Еще не короткий, Но и не пространный, Единственный мой, потому и остатний. «Как истовый казак…»
Как истовый казак Я не знавал лаптей, Ножонки чирики Держали в теплоте, Но как хотелось мне Вольготней и ловчей Прошлепать босиком По жизненной тропе. В отрогах и садах Я ночевал в охотку, В плетни свои впрягал Коварный краснотал, На празднества любви Носил косоворотку В горошек голубой И с «выходом» плясал! «Во здравие» свобод Послушно вымер хутор, И некуда писать Разбежистой родне. Я дачу подарил, Я пропил враз компьютер, Но шашку берегу И плетку на стене. В курятнике страны Квакочут олигархи И дружно сепетят С приема на прием В кольце киношных шлюх, А мы, как в зоопарке, Выпрашиваем мзду То трешкой, то рублем. Доколе ворожить, Доколе побираться И уши оплетать Прокисшею лапшой? А я среди страны Случайного богатства, Как паинька, стою — Веселый и босой! Молитва осени Осень не кривая и не кривдая, И не раструсившая гумно, Вдовьим платом совестно покрытая, Глянула в глазастое окно. Расстелю ей праздничные скатерти С намереньем в гости пригласить. У нее, как и у Божьей Матери, Стыдно милосердия просить. Все же самозванцем иль посредником Ей поклон почтительный кладу, Чтоб она осталась не последнею В нашем человеческом роду — Да простит нам миром искушения, Гордые, безбожные года, Чтобы неизбывного крушения Мы не испытали никогда. За себя молиться непростительно, Выкипела поздняя слеза… Осень прикрывает искупительно Пятаками медными глаза. |
