«Смеркается…» Смеркается. В реке вода Беззвучно стынет за мгновение. Какое к черту потепление? Пусть расцветают холода! Перегорели светляки, Взошла луна траву распутывать. Какие к черту парники? К чему земную плоть укутывать? Ведь воля вольному дана: Реке бежать, стогам покоиться, Зверью и птице прекословиться… У нас безбрежная страна! Кому-то склеп или тюрьма По жизни выглядят рачительней. Зима для русского ума Куда как, право, предпочтительней. И мы привычны к сквознякам И часто счастливы в товарищах — Ударим пылко по рукам В незаменимых наших варежках! Сон По жизни я, увы, не молодец И не гордец, но совесть не меняю. Я и во сне – скрипучий журавец, Сам над колодцем голову роняю. В нем сладкой прелью пахнет, как в саду, И на заре хозяину в угоду Ведро пускает раннюю звезду И воду льет в древесную колоду. Коровы страстно пьют во все бока, Через губу пофыркивают кони. Крестьянский мир, не тронутый пока, Привычно зрим, как линии ладони… Потом придет хозяйка наконец. Ей скрип обрыд. И мужу между делом Она прикажет древний журавец Скорей сменить на ворот круглотелый… И я проснусь, как чуткий часовой, И второпях до поезда оденусь, Напьюсь воды из крана неживой И никуда из города не денусь. «Не ревную, не пылаю,…» Не ревную, не пылаю, Грусть веревочкой не вью, Но тебя, моя живая, Я пожизненно люблю. Не пылаю, не ревную, Но, коль вызрела гроза, Я закрою поцелуем Эти грозные глаза. На удачу уповаю, Но покорствую судьбе И душой не унываю Даже в мыслях о тебе. «Снега сошли…» Снега сошли, На небе И на полях просторно, В окно сквозит настырно Весенняя тоска. Душа легко томится, А в парке санаторном Беременные бабы Играют песняка. С какою-то простецкой, Но бешеною болью, Так чайки обреченно Рыдают над водой, И то, что почитали Они в сердцах любовью, По песне обернулось Нечаянной бедой. Они поют нестройно Про церковь и карету, Про белую невесту — Понятливый народ! Никто им не приносит По знойному букету, И даже мне понятно: Уже не принесет. Беременные бабы, Подруги и шалавы Листвою прошлогодней Сгорают на костре. И я свои тюльпаны Дарю для вящей славы Не горестным певуньям, А старшей медсестре… Кто Господом отмечен, Кто родился в сорочке — От этого не станут Дороже и милей. Мы все на белом свете, По сути, одиночки, Хоть жалко одиноких Грядущих матерей. Нескладно и неладно, Но все ж живем задорно, И нам не застит очи Весенняя тоска. Как стыдно, но и славно, Что в парке санаторном Беременные бабы Играют песняка! «Я угасаю, мама, угасаю…»
Я угасаю, мама, угасаю, Простишь ли мой печальный птичий крик? Я и тебя, родимая, бросаю, И женщину, к чьим горестям обвык. В подножье неба ощущаю пропасть, Но вижу свет, мерцающий во мгле… Я всё земное скинул бы и сбросил, Лишь только б вы роднились на земле! «За какие кровные коврижки…» За какие кровные коврижки, Поддаваясь слепо на обман, Собирал я ссадины и шишки В свой дырявый жизненный карман? Я чурался мысли, словно рясы, А ногами в гульбище сучил, Расточал угодливые лясы И любовь сквозь пальцы проточил. Я в сердцах, как спящую царевну, Не от моды праздной, не со зла Славил простодырую деревню, Но моя деревня померла. Журавли гортанно оттрубили, Разбрелись крестьяне от хулы. Голубую речку запрудили, Будто бы надели кандалы. Навалились страхи и напасти, Расплодились мыши в коробах. На руках ни козыря, ни масти, Я остался ровно на бобах. Мне осилить торную дорогу Нету силы больше ни хрена. Да и то отрадно – слава богу, Со двора не выгнала жена. Но душа не спряталась в кубышке, И висит над темечком вина, Потому бесчисленные шишки Я ношу, как воин ордена! |
