— Пойдём… — раздался вкрадчивый голос. Я узнал тембр Профита.
Он прошёл под своды входа, едва задев меня плечом, обернулся и пригласительным жестом, позвал за собой в темноту. Я повиновался. Чернота обволокла меня на мгновение и стремительно растаяла. Мы стояли посреди помещения с приглушённым освещением. Вокруг за небольшими столиками сидели люди. Вернее, при беглом взгляде они показались мне обычными людьми. Впереди виднелась барная стойка. Профит уверенно зашагал, ведя меня за собой.
— Я привёл его… — тихо проговорил он молодому бармену с миндалевидными глазами цвета маслин. — Позови её.
Тот удалился, а Профит повернулся ко мне, облокотившись на стойку, втянув через трубочку из стакана фиолетовую жидкость.
— Будь любезен, она всё-таки твоя мать…
Незнание не поставило меня в тупик. Лишь проснувшийся интерес щекотал внутренности. Она появилась из темноты. Совершенно двухмерная, плоская женщина-рыба. Тело её покрывала перламутровая сине-зелёная чешуя, которая богато переливалась. Человеческая кожа проступала лишь на лице, шее, обнажённой груди и кистях рук. Низа девы-рыбы я не увидел, предполагая наличие хвоста, как у русалки, но как она ходила на нём вертикально, я даже не старался понять. Голову её, как накидкой, скрывала чешуя, но человеческое лицо открыто наблюдало. Дева Камбала изучала меня холодными глазами. Глаза эти виделись всем глубоко духовными, отражающими устойчивость к мирским страстям и отсутствие чувственности, но мне они виделись пустыми и безразличными, неживыми глазами и ничего не отражающими. За спиной её я разглядел семь гарпунов, торчащих из раненной чешуи, как напоминание о пережитой когда-то боли. Или… она постоянно испытывала боль, терзая себя, я не знал.
Она положила кисть руки на столешницу, прикрыв что-то ладонью. Пододвинув ко мне, она убрала свою тонкую руку и односложно проговорила:
— Вот…
Передо мной лежало удостоверение, напоминающее по форме студенческий билет. На пурпурной корке золочёными буквами всё той же стилистической арамейской вязью было написано «Свидетельство о рождении». Я взял свидетельство в руки и открыл на первой странице. Моя фотография три на четыре: недовольное лицо, полное невозмутимости и пирсинга, грязные волосы выбились из-под зелёной шапки.
— Нигде не умеют снимать на документы, — подытожил я, усмехаясь.
Далее в графе родители числилась в пункте «мать» Дева Камбала, а графа «отец» пустовала. Я снова рассмеялся и попросил карандаш. Бармен с миндалевидными глазами услужливо бросился искать его под барной стойкой и протянул мне обрубок графитного карандаша. Сжав обрубок пальцами, я нацарапал в графе «отец» словосочетание «Святой Дух». Оставшись довольным собой, я язвительно спросил Деву Камбалу:
— Как ты можешь быть Святой и Непорочной, если я твой сын?
Она не ответила, лукаво поведя холодными глазами и слегка улыбнувшись, развернулась и ушла.
— И где ответ? — разочарованно спросил я, обращаясь к Профиту.
— Это верх неприличия и неуважения, — ответил Профит, оторвав губы от трубочки, и напиток внутри неё побежал вниз. — Хорошо, что никто не слышал, — проговорил он, качнув головой в сторону сидящих в полутьме.
— Схлопотал бы пиздюлей? — не унимался я, скаля зубы.
— А как ты думаешь? Они — её паства. Истинно верующие и почитающие, причащающиеся её икрой.
— Верно… как я мог забыть… — пробурчал я, — …опиум для народа.
Профит допил фиолетовый напиток, окрасивший его губы в тон, и мы вышли через запасной выход. Он вёл прямиком в пустыню. Снаружи гулял сильный ветер, рвущий волосы Профита, оголяя его гладкие скулы и надбровные дуги. Ветер со злобой пытался сорвать с меня куртку, он катал по земле шары перекати-поле такие же фиолетовые, как губы Профита. Игнорируя непогоду, возле входа столпилась толпа страждущих, ищущих благословения Девы Камбалы, желающих причаститься её икрой.
— Интересно, — шепнул я Профиту, борясь с порывами ветра, — если бы они знали, — я кивнул на толпу, — что у меня в кармане лежит целая банка Её порошка…
— Они разорвали бы тебя на части… — закончил он, отвечая на недосказанный вопрос.
========== Семь.IV ==========
С того дня, когда я столкнулся во дворе с Поглотителем, в природе произошли позитивные изменения. Солнце стало ярче и теплее, днём накаляя балкон моей комнаты. С крыш обрушивались пласты тающего снега, грохоча по карнизам и вдребезги разбиваясь о холодную землю. Надвигалась весна. Тело ощущало её на уровне корпускулов. Под дворниками припаркованных автомобилей появились глянцевые журнальчики «Флирт», предлагающие прелести для нуждающихся. Особенно реагировали на зарождающуюся весну девушки, всем показывая, как голодны они, истосковавшиеся за долгую зиму до сладострастия. Я быстро шёл в потоке спешащих людей, когда глаза мои выцепили из толпы ничем не примечательных разномастных спин девичью попу. Худая, подтянутая, плотно втиснутая в светло-салатовые джинсы, она источала феромоны так, что не унюхать их мог разве что человек с серьёзным нарушением обоняния и чутья. Это и называется «smells like teen spirit». И этот запах вёл меня за собой на поводке. Я лишь могу предполагать, куда бы он мог увести меня, если бы кто-то властно и одновременно с нежностью не схватил меня за плечо. Я повернул голову. На уровне глаз, совсем близко, появилось незнакомое бесполое и утончённое лицо, обрамлённое длинными чёрными волосами с приложенным пальцем к губам в знак ненарушаемого silentium’а. Что-то магнитом потащило меня, не выпуская руки из руки, пока я и незнакомка не очутились в обшарпанном подъезде старого здания, предназначенного на снос. Только здесь в лестничном проёме меж этажами, когда за треснувшим окном резко опустилось индиговое небо, незнакомка спросила:
— Не хочешь удовлетвориться?
И она распахнула плащ. Лишь длинные сапожки на шпильках и распахнутый плащ — больше ничего. И я запоздало понял, что местоимение ОНА здесь не годится, потому что у Незнакомки был неимоверно длинный изогнувшийся дугой член. Он подрагивал, двигаясь, загибаясь сильнее, и входил в вагину, расположенную чуть выше пупка. Соски Незнакомца при этом сморщились, он облизнул губы и издал нечленораздельный стон.
— Спасибо, конечно, — насколько мог иронично, учитывая ситуацию, произнёс я, — пожалуй, как-нибудь сам справлюсь.
Незнакомец рассмеялся.
— Твои убогие потуги смешны, дорогой. А у меня есть все необходимые приспособления. Я тысячелетиями удовлетворяю себя и других так, как ты даже не можешь себе представить в самых смелых фантазиях.
— Не стоило было тащить меня сюда по такой ерунде, — брезгливо проговорил я.
— Ерунда? — вкрадчиво и томно сказал гермафродит. — У меня есть кое-что получше, для искушённых…
Гладкое скульптурное лицо исказилось, и из-за шеи Незнакомца выскользнули длинные осьминожьи щупальца с присосками.
— Он послал меня убить тебя… — торжествующе проговорил гермафродит, — но сначала я наиграюсь с тобой вдоволь. Ты будешь живой корчиться одновременно от боли, мук и сладострастия.
Он выбросил вперёд щупальца, которые секунду назад плавно колыхались за его спиной. Щупальца безрезультатно хлестнули по плиточному полу. От удара отвалилась облезающая со стен краска, лоскутками поплыв к потолку. Следующий удар щупалец оказался более быстрым, сорвав с меня куртку и рубаху, оголив торс.
— Слаааадкий… — протянул Незнакомец, — я насыщусь тобой без остатка.
Я опрометью понёсся вверх по ступеням, перепрыгивая индиговые лужи, сочащиеся из углов дряхлого дома. Вверх, вверх, перепрыгивая ступени. Грудь моя вздымалась от быстрого подъёма, сзади я постоянно ощущал дыхание тысячелетнего Сладострастия. Оно неспешно преследовало меня, смеясь, словно играя в любимую игру. Наверняка, если бы Незнакомец захотел, он молниеносно схватил бы меня своими скользкими щупальцами, запихнув их во все имеющиеся на моём теле дыры. Пути назад не было. С разгону я споткнулся о неудачно забытый кем-то трухлявый стул с облезлым сиденьем, схватился за перила, удержавшись на ногах, зло метнул стул в поднимавшегося по ступеням гермафродита. Он заслонился щупальцами, стул разлетелся на щепки. Лестница не кончалась. Виток, пролёт, ещё виток, ещё. Чего я ждал в конце бесконечной лестницы? Я лишь отсрочивал неминуемый поединок, потому что сдаваться я не собирался. Чувство собственного достоинства вкупе с унижением, испытанным при принудительном оголении и глупом длительном бегстве шипучим негодованием поднимались в груди. “Самому должно быть смешно — бегу от мужика на каблуках и с вагиной на пупке. Он — обычная проблядь, — успокаивал я себя, — а что делают с…”
