— Хм… — пфыкнула Надя, вставая из-за стола, — наркоман, — презрительно обронила она.
Голова работала, отчаянно копоша воспоминания. Я бросился в коридор, схватил куртку, обыскивая карманы. Изъял прямоугольную картонку: гладкую, глянцевую, на пурпурном фоне изображён силуэт чёрной рыбины, на обороте надпись «Бар Святой Камбалы» и адрес мелким шрифтом.
Когда я вышел на улицу, светило яркое солнце, совсем по-зимнему. Оно не грело, несмотря на середину марта. Дети резвились, громко галдя высокими голосами за оградой детского сада. Я щурился от слепящей белизны снега и лезущих в глаза лучей. Потом завернул во двор, в спасительную привычную тень. Навстречу мне по едва расчищенному асфальту молодая низкорослая мать с раскосыми глазами везла в прогулочной коляске ребёнка. Я невольно разглядывал его, приближаясь. Он жадно что-то жевал. Руки его были пухлые и заляпанные пищей. Рот в крошках. Не самый опрятный ребёнок. Он постоянно крутился, протягивая руки к матери и требуя. Она послушно доставала что-то из пакетика. Я даже разглядел замызганную коляску, думая про себя о том, что вот так и растёт поколение, жрущее везде: в общественном транспорте, распространяя запах сервелата, в кинотеатрах, хрустя поп-корном, как собачьим кормом, в вагоне метро, удобряя тёплый душный воздух ароматизированными чипсами с луком и чесноком. Мысли мои прервались, когда узкоглазый малец неожиданным басом проговорил:
— А тебе не всё ли равно, дохляк?
Эфир закрутился, меняя привычный мир. Теперь я заметил, что это не просто азиатский ребёнок. Я разглядел хищный ряд мелких зубов и маслянистую кожу нездорового цвета. Я остановился в метре, изучая его.
Он рассмеялся и продолжил:
— Ждёшь весну? Как все ждёшь, знаю. А что если она не придёт? — ехидно спросил он, так невзначай открыв рот, словно между делом. Неимоверно длинный лягушачий язык выстрелил, схватив ленивого нахохлившегося голубя, и отправил в рот, утыканный игольчатыми зубами.
Он тщательно прожевал, заглотив голубя целиком.
— Не будет весны! — рассмеялся он, сотрясая округлившимся пузом под детской одеждой, и отрыгнул утрамбованный брикет из голубиных остатков с перьями. — Будет вечная зима. Вечная масленица. Я люблю масленицу. — Он плотоядно облизнулся. — Очень забавно получится — вечные проводы никак не уходящей зимы.
Пока эмбрион-переросток солировал, мать фоновой куклой стояла позади коляски. Уродец вмиг увеличился в объёмах, при этом радостно засучив руками и ногами, резко выпрыгнул из коляски и понёсся к детской площадке, где среди зелёного пуха, гуляла чья-то глупая растерянная собака, заблудившаяся в измерениях. Малец подскочил к ней, разинув рот, который оказался гораздо более вместительным, чем я мог себе представить. Он подцепил собаку, как ковшом. Бобик только взвизгнул и пропал в его утробе. Тут же с уродцем стали происходить новые метаморфозы. Тело его увеличивалось в геометрической прогрессии. Детская одежда лопнула, обвиснув лохмотьями. Сейчас он стал чуть больше меня, этот недоделанный злобный хотей, мистер Женьшень с обвислой грудью и жировыми отложениями.
Я начинал осознавать, что дело приобретает опасный оборот. Слова его — не просто пустая угроза. Только вот идей, что делать с ним не появилось ни одной. Я безропотно стоял, наблюдая за его радостными кульбитами. И вот отрыгнутая шкура собаки вывалилась на землю.
— Говорят, Спаситель пришёл! — рассмеялся он, утерев тыльной стороной пухлой сальной руки искривлённый рот. — Думаешь, ты Мессия? Знаешь, сколько тут таких было? — он поковырял пальцем в зубах, намекая на съеденных неудачников. — По мне, ты лишь очередной, увлёкшийся допингами щенок! Ступай в свою зиму! Слабакам здесь не место.
— А по мне, ты недоделанный выродок! — негодующе произнёс я, сведя брови. — Кто ты такой вообще, уродинка? — я намеренно уничижительно назвал его.
— Кто я?! — негодующе пробасил он. — Я самый страшный грех твоего сраного мирка! Я нескончаемая диета жирных баб! Я — чипсы к пивку, от которых вы набираете 2 кило за вечер! Я вечен!
Он бросился к своей коляске. Я закричал: «Нееет!», хотя знал, что женщина-кукла не услышит меня. Он оказался быстр, несмотря на сотрясающиеся складки под животом. Широченным слюнявым соплом он засосал внутрь глотки недвижимую азиатскую девицу и через пару секунд выхаркнул мне под ноги её оболочку с одеждой.
Я судорожно прикидывал, что можно сделать с этой моментально увеличивающийся в объёмах тварью. Нужно… нужно что-то острое, что-то режущее, длинное, способное разрезать массивное существо… Мысли работали, листая воспоминания. А между тем Поглотитель, как я его прозвал, превратился в брюхатого великана с огромной головой.
— Что теперь будешь делать, малявка? Не пора ли тебе попасть в мой рот?
Силой воли я увеличил расстояние между нами до сотни метров, чтобы у меня появилось время на раздумья и подготовку. Широко расставив ноги, я напрягся всем телом, представляя в голове то оружие, которое необходимо в данной ситуации. Не зря я шерстил интернет, разглядывая холодное оружие. Чжаньмадао, светясь холодным ледяным светом, материализовался в моих руках. Если он рубил несущуюся китайскую конницу, справится и здесь. Толстяк-переросток уже мчался на меня. Вовремя метнувшись в сторону, я подрезал ему сухожилия на правой ноге. Массивное тело рухнуло, подняв в воздух зелёный пух. Поглотитель был проворен, несмотря на вес и сочащуюся отвратительной жидкостью рану. Он прытко поднялся, махнул руками, пытаясь сгрести меня в охапку, я увернулся, быстро оказавшись за его спиной. Не теряя времени, пока он ещё не разогнулся, я взбежал по нему, как по скале, не выпуская из рук полутораметровый чжаньмадао. Рубанул. Изо всех сил. Издав протяжный вопль, как в фильмах.
— Арр-РЯяяя!!! — прокатилось под индиговым небом, и голова исполина стала плавно съезжать в сторону.
Глаза переростка наполнились удивлением и неустанно вращались. Голова скользнула, но не упала, задержавшись, вися на недорезанном шматке кожи. Большой вес головы она не выдержала, пластичная кожа лопнула, и голова покатилась по земле.
Солнце хитро пробралось во двор и ударило в глаза. Вокруг ни души: только метровые сугробы и стая воробьёв радостно чирикала на кусте, а рядом на газоне лежала огромная снежная глыба, грязная и подтаявшая, лишь немногим напоминающая голову какого-то великана.
Покончив с Поглотителем, я двинулся на поиски бара, адрес которого прочёл на флаере. Возле метро я решил поймать машину. Ко мне прытко подбежал смуглый парень, на ломаном русском предлагая машину. Я кивнул. Он прошёл между припаркованных авто и жестом пригласил меня садиться. Я приоткрыл дверцу, в лицо ударил горячий суховей. Контраст между температурой на улице и микроклиматом в машине разительно отличался. Я устроился на сиденье, пристегнулся, вдыхая иссушающий воздух горячей пустыни. Расстегнул куртку и снял шапку. Знойный смуглый юноша сел рядом, завёл машину и включил бархатную восточную музыку, которая звенела в моих ушах колокольчиками, переливаясь песнопениями. Через лобовое стекло я смотрел на дорогу. Мы ехали по жёлтой пыльной пустыне, обгоняя караванщиков с верблюдами. Яркие напевы, сочные мелкоузорчатые орнаменты бедуинов, жар, дышащий в лицо и водитель слева от меня, впавший в состояние шаманизма прямо за рулём, перенесли меня из Москвы на улицы Древней Палестины. Петляя по улочкам, он, наконец, остановился, выключил музыку, пока я рылся в карманах в поисках денег. Денег обычных я не нашёл, вместо привычных бумажек, в карманах звенели монеты. Я добыл их, разложив на ладони. Припомнить так и не смог, откуда они у меня — какие-то древние монеты, словно я выудил их из раскопок археологов, с изображением агнца и остроконечной звезды. Я посмотрел на водителя, протянув ему ладонь. Он кивнул. Тогда я высыпал монеты в его бедуинскую руку и вылез из машины. Оглядевшись по сторонам, я несколько раз ковырнул носком ботинка жёлтый песок. Поодаль виднелась деревянная вывеска с вырезанным силуэтом рыбы. Она покачивалась на ветру и печально скрипела. Под вывеской находился низкий проход, ступеньками ведущий вниз по узкой улочке. Я пригнул голову и спустился по каменной, местами треснувшей лестнице. Она привела меня в небольшой дворик, где на стене дома висела рекламная доска. На ней шрифтом, имитирующим арамейскую письменность, было начертано: «Икра Святой камбалы. Скидки».
