Вспомнив о морской звезде и зоомузее, я решил последовать совету песни, разносящейся по утробам подворотен. Свои поиски я непременно начну с музеев. Моя культурная столица диктовала мне условия и правила игры. Ослушиваться я не имел никакого права. С этой мыслью я провалился в сон. И лишь гул воды в водосточных трубах и звон жирных увесистых капель по крышам и карнизам заполняли мои уши, набивая их этими плотными звуками. Завеса воды коснулась моих век вместе с ресницами, увлекая под водопад полного бездействия, в сон без снов, пустой как колодец двора.

Утро на сей раз стартовало в час дня, я бодро вскочил с кровати, тут же страстно скурил сигарету, не отходя от окна. Доза никотина зарядила оптимизмом и добавила целеустремлённости. Я, как Остап, — готов к великим комбинациям и авантюрам. Профит исчез из поля зрения, и я понятия не имел, куда он запропастился. Хотя меня не покидала уверенность, что именно после сцены на лестнице он ушёл и так и не появлялся. Зато Ля суетливо носилась по коридору из комнаты в комнату и искала что-то, параллельно причитая и неутомимо разговаривая сама с собою.

— Ищешь что-то? — поинтересовался я, ставя на плиту пузатый чайник со свистком. В зеркальном пузе его отражался умопомрачительно искажённый я, похожий на пса, сфотографированного с помощью объектива «рыбий глаз».

— Вилку, — выдохнула она, направив взгляд во Вселенную совершенно не прицельно — подметил я.

— На, — протянул я первую попавшуюся в ящике старого облезлого буфета.

— Не та, — коротко ответила Ля, даже не взглянув, тем самым заставив меня разглядывать оную вещь в тщетных попытках понять, что с ней не так — обычная советская вилка с надписью «НЕРЖ» на ручке и вполне себе чистая, может, только слегка запылившаяся.

Наконец-то Ля остановилась и обратилась ко мне:

— Вилка от часов потерялась, — заявила она и, видя по выражению моего лица, что я не догоняю ход её мыслей, разъяснила. — Особенная вилка… служит противовесом для часов. Она висит, покачивается — часы идут, — она показала на часы. — У неё изогнутые зубчики. — Ля скрючила два пальца на руке, дабы проиллюстрировать. — Такие часы уже не выпускают, а без вилки часы не ходят.

Я посмотрел стрелки, что застряли на без пяти минутах семь.

— Мы вчера остановили время… ну… — замялась она, — чтобы дать тебе побольше времени для общения со жрецами. Но сейчас всё необходимо вернуть на круги своя, — она воздела кисть к потолку, — иначе слишком большая фора. Не по правилам, — процедила она, вновь бросившись на поиски особенной вилки.

— Я уверен… это он её спёр, — скрипуче и ворчливо вставил Биня Свининов, не переставая нечто тщательно перемалывать зубами и шевеля коротенькими пышными усиками, — Шулер. Мошенник, — выплёвывал он ругательства в мой адрес. — Лжец, — добавил он и скрылся в картонном домике.

Я ему определённо не нравился. Хамство этой рыжей особи меня не сильно волновало. Рыжие в последнее время доставляли мне массу проблем. У них на меня имелся зуб, не знаю почему.

— Могу сделать тебе новую, — предложил я, игнорируя «свинские разговоры». Я снова выдвинул ящик буфета.

Он с грохотом подался вперёд. Из недр его пахнуло древесной старостью, похожей на запах пробок от бутылок с вином, смешанный с тонким ароматом лавровых листьев и базилика.

— Пассатижи есть? — спросил я.

Ля тут же убежала. Раздался душераздирающий звон тазов и стукающихся друг о друга трёхлитровых банок, задребезжали инструменты, и, кажется, звякнули спицы велосипеда. И вот передо мной уже стояла Ля, протягивая пассатижи на вытянутой руке, и улыбалась. Я согнул два зубца на вилке так, как она продемонстрировала пальцами. Теперь и эта простая вилка стала особенной. Было жаль лишь, что она, увы, не единственная в своём роде. Не первая. Ля забрала её и торжественно прицепила, деликатно подвесив к внутреннему механизму старых часов. Стрелки тут же двинулись, но, к моему удивлению, часы подводить Ля не стала, оставив всё, как есть.

— Ты куда сегодня? — праздно поинтересовалась она.

— По музеям пройдусь.

— Ооо! — пропела она. — Непременно начни с Эрмитажа. Там такие милые дворовые кошки. Настоящие дворянки! — восхитилась она, всплеснув руками.

Биня тут же пфыкнул, не разделяя её восторгов, и с энтузиазмом зарылся в сухую травяную подстилку. Ля что-то вспомнила, вздёрнула указательный палец и скрылась в другой комнате. За пару дней я уже успел привыкнуть к повадкам и эксцентричным выходкам данной особы. Выключил свистящий чайник, наполнявший кухню влажным раскалённым паром. Налил чаю, нашёл в хлебнице мягкий нарезной батон и сел за стол, когда она вбежала в кухню и щёлкнула кнопкой фотоаппарата. Вспышка на миг ослепила мою жующую физиономию, а раритетный Polaroid выплюнул фотографию, где уже отчётливо проступала моя перекошенная рожа. Ля схватила огромные ножницы, какими стригут заросших овец кабардинские пастухи, и вырезала из фотографии мой прямоугольный портрет по грудь. Тут же ловко вклеила в какую-то книжечку и написала что-то, выудила из ящика обеденного стола печать, дунула на неё, плюнула и громко стукнула, оставив в неведомой книжечке фиолетовый след из букв.

— Готово! — довольная собой, она протянула мне корочку цвета индиго.

Зажав бутерброд зубами, я отряхнул руки о джинсы и раскрыл свой новый студенческий билет. В нём красовался мой сиюминутный снимок, моё имя, фамилия, а числился я студентом первого курса очного отделения на факультете зороастрийской прикладной магии в санкт-петербургском университете мистических искусств имени Алистера Кроули. Я поперхнулся, но бутерброд из зубов не выпустил.

— У тебя будет льготный вход, — улыбнулась Ля, — совершенно бесплатный.

Потом она посмотрела на настенные часы, которые уже показывали семь с копейками, снова засуетилась, затараторила, что опаздывает на встречу с сестрой на вокзале.

После того, как Ля убежала по своим делам, я тоже неспешно спустился вниз по лестнице и широким прогулочным шагом отправился покорять культурные вершины. На мысли о вершинах меня навёл скульптурный орёл, громоздящийся над угловым балконом здания. Я всегда уделял внимание мелочам, следовал знакам, поэтому отправился к Исаакиевскому собору, собираясь воззреть на город с высоты птичьего полёта и выхватить зорким взглядом рыжее пятно волос в толпе туристов.

Солнце растекалось изумрудом по огромным статуям апостолов, резко законтрастировало фигуры на фронтонах. Я влился в людскую волну, спешащую подняться на колоннаду. Мелкими шажками проникнув внутрь, я начал активный подъём по винтовой лестнице. Она штопором входила в фундамент, и с каждым оборотом, мне казалось, что своим продвижением я ввинчиваю её глубже в землю. Я шёл вверх, подмечая цифры на ступеньках, которые, скорее всего, начертали для клаустрафобов-параноиков. Что ж, быть может, цифры помогали им, но не мне. Номера скакали подобно чертям, вход которым сюда был воспрещён. Апостолы не пускали их, охраняя священную вотчину. Но это не мешало цифрам перераспределяться в произвольном порядке. Я подумал, что если не буду смотреть на них и прибавлю шаг, то быстрее достигну заветной вышины. Я перешёл на лёгкий бег, но сбил дыхание. Сердце стучало неугомонно, а лестница эскалатором ехала вниз, а не вверх. Я остановился, чтобы перевести дух и, дабы не мешать остальным, отступил в нишу в стене, уставившись на постоянный поток людей. С понурыми отчуждёнными лицами они медленно и упорно поднимались, преодолевая пролёты. Возможно, так безгрешные движутся к далёкому Раю. С задумчивыми глазами коров они бредут, не зная усталости. Но мне высота не поддавалась, всячески отдаляя меня от цели. Я подумал об икре, которую не употреблял уже сутки. Неужели я не получил доступ из-за отсутствия терпкого вкуса во рту? Я отдышался и продолжил восхождение. Альпинист я неподготовленный — не было у меня ни специальной обуви — резиновые подошвы кед скользили по камню, опасно подталкивая к пропасти, — ни страховки, ни верёвки, ни креплений, ничего, — лишь упорное желание подняться и орлиным зрением интуиции охватить город. Цифры на ступеньках посходили с ума. Каждый шаг вперёд лишь отшвыривал меня на предыдущий пролёт к уже намозолившей глаза нише в стене. Она взывала к моей трусости, моля остаться в ней, отдышаться, постоять, спрятаться. Я проигнорировал её намёки, решив больше не зацикливаться на ступеньках и их номерах. Я выбрал из группы людей одного уверенно поднимающегося бодрого широкоплечего мужика с потной лысиной и решил идти след в след за ним. Его широкая спина загораживала мне обзор. Я впялил взгляд в его спину, направил все мысли в одну точку, на пересечение полосок на его рубахе. Он скалой неосознанно защищал меня, таща неудачника-альпиниста, пристёгнутого к себе метафизической верёвкой. Я понял, что достигаю цели, когда попал в узкий тёмный лаз. Ещё немного… И ветер рванулся ко мне соскучившейся любовницей. Он раздирал в клочья мою растянутую панковскую майку с узкими лямками, желая сбросить их с худых плечей. Он высушивал проступивший пот, раскидывал волосы по лицу, шаловливо целуя в сухие губы. Я сощурился и подошёл к огороженному краю. Мне бы хотелось спрыгнуть на зелёную от дождей крышу, пока апостолы стоят спиной и не видят. Хотелось нашкодить, как в школе, сделать всё по своей прихоти. Я едва справился с этой сиюминутной блажью.