— Проходи и садись, — спокойным басистым голосом повелел он.

Я подошёл ближе и присел на предложенный мне низенький пенёк, неведомым образом оказавшийся возле стола. Стоило мне коснуться этого пенька, как время остановилось. Я завис во вневременном пространстве, разглядывая лица девятерых. Морщинки в уголках их глаз и спокойствие лиц говорили о просветлённости. Главный, а он точно был главный, потому что все устремили свои помыслы и взгляды на его священнодейство и игру огня, молча помешивал коричневую кипящую субстанцию. Затем снял турку с огня и разлил содержимое в небольшие глиняные чашечки, одна из которых досталась мне. Я принюхался к напитку, он обдал меня тёплой волной аромата шоколада, сразу же напомнил мне о щавелевой деве, её коричневых глазах и веснушках на пикантно поднятом плечике.

— Владея таким даром, ты… опрометчиво пускаешь его в неправильное русло, — произнёс бородач в колпаке. — Ты обращаешь могучую силу не на созидание, а на разрушение.

Быть может, он и был прав, однако я меньше всего хотел слушать назидания от сектантов-огнепоклонников.

— Борись со своим желанием сжечь всё дотла, — укорительный взгляд его чёрных глаз пригвоздил меня к пеньку.

— Боюсь, что мне слишком сильно понадобится этот дар в его максимально разрушительной мощи, — парировал я. — Ты многого не знаешь обо мне.

— Зато вижу. Ты мечтаешь делать это? — спросил он и неожиданно стал осуществлять сложные пассы кистями рук, после чего между его ладоней завертелось алое пламя, оно с дикой скоростью сматывалось в ярко-красный, переливающийся плотный клубок огня.

Бородач мгновение катал его между ладонями и с ловкостью, присущей мастерам кунг-фу, метнул огненный шар в стену. Я был готов к оглушительному взрыву, к лицезрению растерзанной и изувеченной плоти стены, но он щёлкнул пальцами, и фаербол рассыпался на мелкие искры. Мастерство его поражало. И я бы кивнул, я бы кричал, я бы даже молил его, чтобы он научил меня этому фокусу, но прекрасно понимал, что он не станет этого делать.

— Ты прав. Не стану, — ответил он моим мыслям, и губы его тронула неуловимая улыбка, пронзённая тоской. — У тебя колоссальная способность к самосовершенствованию, но суть твоя темна, она непокорна чистому пламени созидания. Пока ты сам не захочешь трансформировать её… Я мог бы убить столетия на воспитание в тебе покорности, но как заполнить сосуд, который не чист, а уже заполнен дымом и запачкан в копоти?

— Но… — я не мог не спросить, — я могу познать тайны пламени сам? Меня… сжигает изнутри…и порой мне кажется, что оболочка моя треснет. Чёрт возьми, — эмоционально всплеснул я руками, — ты же тоже мужик. Это ведь, как если долго не кончать. Если во мне вырабатывается столько пламени, как мне избавляться от лишнего?

— Ты думаешь, что бросание фаерболов принесёт тебе облегчение?

— А нет? Не должно? — настойчиво спорил я.

— Тебе нужен антагонист.

— В смысле? — я ожидал, что он направит меня, но не соображал, куда он клонит.

— Тебе необходимо связать свою судьбу с антагонистом. Твой сделанный выбор был неправильный, и как итог — ты пожинаешь плоды неправильного союза. Две тёмные огненные энергии не могут созидать. Они могут конкурировать, воевать, разрушать, в особенности друг друга, — уклончиво ответил он, взяв в руки несколько кофейных зёрен. Он накрыл их грубыми ладонями, а через секунду от них осталась лишь хрупкая мелкая пыль, которую он развеял, сдув с рук. — Такова быстротечность бытия, — задумчиво сказал он. — Побудь здесь, пока у тебя есть немного времени, послушай и испей — это всё, что я могу предложить тебе.

«Я ничего от него не добьюсь», — подумал я. Мне ничего не оставалось, как последовать совету и я сидел, чувствуя под собой сухой деревянный пень, сигнализирующий о знаковости происходящего. А они говорили. И теперь казались мне обычными людьми, рассказывали какие-то истории, смеялись. Пили горячий напиток. Внутренние часы работать отказались, и я расслабился, обдумывая тему про антагониста. Вся эта болтовня казалась сплошной демагогией, семантикой, софистикой и, в конце концов, апоретическим суждением. И вот когда вихри мыслей и рассуждений чуть было не привели меня к разгадке, коя с грехом пополам начала проступать неопознанной фигурой в тумане, бородач и его свита поднялись, подняли и меня, посоветовали поторопиться, напомнив о разводных мостах и вежливо выпроводили в сгущающуюся темноту. Не мосты их тревожили, не я, который может не попасть сегодня ночью в никем не нагретую кровать, их тревожил ритуал. Я не дурак. Я просто-напросто им мешал своей греховностью и непосвящённостью. Я лишь осквернял чистоту их огненного храма. Погрузившись в мысли, я плёлся по каменным джунглям. На ум приходил разговор об утопленниках, которых вылавливали из Невы возле Тучкова моста в тот момент, когда я сам уже поднимался на мост. Тёмное индиговое небо рассекали далёкие зарницы. Шпиль Петропавловки скрещивал свой клинок с клинком Громовержца. Доносились далёкие раскаты грома, а когда я преодолел мост, сильный проливной дождь настиг и меня.

Вымокший, уставший, оскорблённый, пропахший кошачьим надругательством, с растоптанным самолюбием, с подмоченной гордостью и репутацией, с чувством библейского стыда и пустым животом я достиг Петроградской стороны и моей «неадекватной» квартиры. В лестничном проёме алой парадной, которая ночью окрашивалась в тёмный кровавый оттенок, сидел на подоконнике Профит, свесив левую ногу вдоль исписанной стены. Он ждал меня. Услышав или же увидев меня своим инфразрением, он резво спрыгнул с подоконника и порывисто обнял меня, а эхо от его прыжка всё ещё неслось вниз по лестнице, бухая по ступеням. Он крепко обнял меня, игнорируя специфические ароматы и сырость от дождя, смешавшуюся с потом.

— Прости меня, — пылко и звонко проговорил он, уткнувшись лбом во влажную майку на моей груди. Цепкие тонкие пальцы с силой сжимали промокшую ткань на лопатках. Я ощутил в них страх. Они боялись разжаться.

========== Икра III. Освобождение. V ==========

Я долго грелся в инопланетной душевой кабине, смывая горечи и обиды, густо ароматизированные питерской маргинальностью. Я мылся так, будто меня макнули в яму с нечистотами, будто сегодня отключали на месяц горячую воду, мылся «с запасом». Я мог отмыть тело, согреться чаем и пламенным гневом, но отмыть грязные следы от пяток сатанинской красавицы я не мог. Это малодушие, которое я демонстрировал, коробило стенки моего мозга, вызывало навязчивый привкус корицы во рту. Что я пытался выяснить? За чем я так опрометчиво бежал, опускаясь на самое дно? Неужели с такой необоримой страстью я мечтал услышать из её уст фразу «Я тебя больше не люблю»?

Когда я разгорячённый душем, мыслями и воспоминаниями о сегодняшних похождениях зашёл в отведённую мне комнату, Профита в ней не оказалось, а на опрятно застеленной кровати лежала жестяная баночка с рыбиной на крышке. Та самая, которую я столь вспыльчиво метнул в Профита по утру. Я заранее знал, что в ней. Решив проверить догадки, я раскрыл её и убедился, что она не пуста. Снова захлопнул и отставил на тумбочку, подумав, что верну её Профиту обратно.

В данный момент я был утомлён, опустошён, глаза мои слипались. Я устал от дневной жары и теперь, с наступлением прохлады, жадно вдыхал густой влажный воздух, проникавший в открытые окна. Я лёг в кровать, раскинув ноги и руки, как засушенная морская звезда в зоологическом музее. Возможно, кто-то и наблюдал за мной и рассматривал под незримой стеклянной витриной, изучал под лупой, внимательно осматривал, не имея возможности препарировать и досконально изучить изнутри. А табличка на моей витрине давала обо мне неполную, слишком скудную информацию, ограничивающуюся названием вида, ареалом обитания, вкусовыми пристрастиями и образом жизни. Объект ещё может удивить Вас, Наблюдающие, подарить сюрпризы, поднять рейтинг. Если вы думаете, что я уже засушен или заспиртован, то глубоко ошибаетесь. Ошибаетесь настолько глубоко, насколько темна и непроглядна разрушительная сила во мне. Теперь она движется к поверхности и очень скоро, предчувствовал я, расколет оболочку, вырвавшись на свободу.