Я вспомнил, что в Питере у Соррел жил какой-то друг, брат или «близкодальний» родственник. Я ведь даже видел его фотографии в соцсетях. Он работал в неформальном магазине. Что-то крутилось в воспоминаниях, но механизм в моих мозгах пересох от изнурительного пекла. Колёсики, скрипя, вращались, но напряги я их сильнее, они застопорятся окончательно. Им не помешала бы смазка психотропным нейролептиком, но средство у меня иссякло. Связь между психотропным средством, икрой и Профитом побудила к размышлениям о последнем. Пожалуй, я был слишком груб с ним сегодня. Наговорил всякого… И про «ненавижу» — это уже перебор. И даже, если разобраться, само слово всегда вызывало у меня неподдельный страх, потому что являлось антагонистом любви. И по логике… сканворд с ненавистью разгадывался просто — на раз-два, но признаться в антагонистических чувствах — тоже перебор. Да и с другой стороны Профит должен прекрасно понимать, что восприятие моё было в изменённом состоянии. И с каких это пор он начал так вызывающе себя вести? Неужели действительно хочет быть человеком? Пробует на вкус человеческие эмоции? Спорит? Подстрекает? Экспериментирует со мной? Я рассуждал, когда передо мной со звоном поставили большую тарелку с куриными котлетами и картофельным пюре.

— Конечно, — произнесла улыбчивая официантка, — он ведь учёный.

С вилкой в руках я застыл над своей тарелкой и уставился на девушку-официантку, вдумываясь в её сиюминутную тираду, но вовремя заметил, что за соседним столом компания дружно рассмеялась и продолжила разговор. Я отхлебнул красного домашнего морса и счёл происходящее паранойей, а сказанное — относящимся не ко мне и услышанным случайно. Я съел свой обед, оставил в конверте, специально разрисованном для этих целей, деньги и ушёл. Солнце было ещё высоко, оно играло в волосах проходящих девушек, оно бликовало в зеркалах автомобилей на Невском проспекте, освещало балконы, врывалось в открытые окна и золотило античные скульптуры на крышах. Афина, я подумал, что это Афина… Прекрасная античная богиня в шлеме, сейчас она закрывала щитом измождённых от солнца, в пасмурную погоду она защищала их от дождя и молний, зимой от ненастья. Она величественно белоснежна, как глыба льда на фоне лазурного неба и большого клубящегося белого облака. Я тоже спрятался в тени её щита и дома, на крыше которого она восседала. Я блуждал по улицам, желая заблудиться, потеряться в шумном городе в высокий туристический сезон, я хотел бы испугаться Питера и убраться восвояси, но он завораживал меня своим неповторимым стилем и духом. Я шёл в толпе людей, почему-то впервые ощущая себя не одиноким, нас сближали тесно жмущиеся дома, я дышал в чьи-то спины, натыкался взглядом на татуировки, детали костюмов, слышал незнакомую речь. Я крутил головой во все стороны, когда в фиолетовой тени одной из арок, ведущей в придаток улицы, показалось ярко-рыжее свечение. Пятно волос мелькнуло в лучах солнца и скрылось. Сердце моё предательски «ойкнуло», я метнулся в арку за пятном рыжих волос. Арка была пуста за исключением граффити на стене. Словно обведённый белым мелком труп, с облаком слов над головой, этот силуэт, странным образом, походил на мой собственный, а надпись, вылетавшая из его рта печатными буквами, спрашивала: «Куда ты идёшь?». По стенам прокатился смех. Я ринулся дальше, лучи ударили в глаза, пряча от меня фигуру с щавелевыми волосами. Она играла в прятки, вбежала в следующую подворотню, маня лукавым смехом, а я проворно преследовал её. В мрачном тенистом дворике пахло кошачьим мускусом. Я прошёл на середину и поднял взор к далёкому синему небу, ощущая, что стою на дне ущелья, а скалы тёмными расселинами окон смеются надо мной.

— Ищешь? — раздался отдалённый звук радио.

— Ищешь? — спросил кто-то кого-то на кухне и рассмеялся.

— Ищи, — хохотнул кто-то в затхлой парадной.

Я пригнулся и прошёл в низкую арку, мне даже пришлось согнуться, чтобы пройти и не задеть головой потолка. Преодолев проём, старательно переступив через кошачьи фекалии, я пробрался в следующий сегмент лабиринта.

— Ищииии… — запело радио где-то в вышине, — ищи меня в барах, музеях, кинооо…

— В музеях… геях… — эхо доносило на дно колодца лишь исковерканные обрывки фраз.

— В барах… шмарах… — колебался воздух подле меня.

— В кино… — пело радио, а тень фантома-сквернослова донесло лишь, — говно…

Как-то по-детски глупо. Неожиданный поток воды сверху обрушился на меня, я чудом успел отскочить, прячась от нелепого водопада под низкой аркой. Подошвой кеды я попал в кучку кошачьего дерьма, которое так внимательно перешагивал.

— Дерьмо! — выругался я.

— Именно… именно… — хохотали стены.

Кто-то сквернословил и бранился, гремя вёдрами. В узком окне наверху мелькнула рыжая голова.

— Слабак! — крикнула она.

Стены вновь зло шутили, коверкая слова. «Мудак!» — выдохнули они. На потёртых, почерневших от влаги и долгих частых дождей стенах из ниоткуда проступали ругательства. Чья-то невидимая рука писала их острым почерком, бросая мне в глаза осколками гнева и печатными буквами. «Лука, убей мудака!». Читая дрянные надписи, грязную ругань, я пятился. Пятился назад, пытаясь уйти от дворового самосуда. Запах вылитых нечистот, гнили, плесени и кошачьего дерьма вкупе с кошачьим же мускусом, казалось, успели пропитать мою одежду. Опозоренный, поруганный я был изгнан прочь.

Остервенело вытирая край подошвы о поребрик, я обдумывал всё посланное мне через астрал и услышанное. Посыл был понят. Вызов принят. Оскорблённый и униженный я лишь прибавил смелости, наглости и желания что-то доказать хотя бы самому себе. На вид я бесцельно брёл по городу, но это была лишь видимость. Встретив зелёноволосую незнакомку в очках, я тут же остановил её, сочтя, что уж она-то точно знает адреса неформальных мест Петербурга. Она меня не разочаровала, даже написала самые известные на бумажке. Она торопилась и, протянув мне мятую бумажонку, спешно ретировалась. Всё дело в моём помятом виде и кошачьих ароматах — вычислил я. Что ж, тут её на за что винить.

Так за вечер я успел обойти пару мест. В первом, культовом, я и сам хотел побывать. Там меня встретила разномастная рок-атрибутика, костяные тотемы, легендарный кожаный плащ алкоголика-анархиста и рок-н-ролльная тайная вечеря, религиозной фреской красующаяся на стене. Дредастого и пирсингованного связного Соррел с Петербургом здесь не оказалось. К слову, вид мой тут не смутил никого. А дредастого персанажа мне предложили искать в этнолавке неподалёку. Проспект Рубинштейна плавно перетёк в Загородный проспект, там, в одном из дворов, я и обнаружил этнолавку. Уже на входе моё эмоциональное равновесие пошатнулось, колебля весы восприятия то в одну, то в другую сторону. К моему ли счастью или к счастью разыскиваемого мною — его в этой лавке никто и никогда не видел. Собственно, всё это я узнал уже у входа, где девушка с дредами, собранными на макушке, любезно предложила мне закурить. Выражение моего лица, общий вид и её отрицательный ответ на поставленный мною вопрос, возможно, вызвали в её тонкой натуре сожаление, и она даже скрутила мне самокрутку из ароматно пахнущего табака. Сейчас, втягивая дым со вкусом вишни, я был почти счастлив.

— Ну… в Лабиринте Страха работает один персонаж… с дредами, но ты же понимаешь, что это как искать иголку в стогу сена, — пояснила она, присаживаясь на низкую ограду.

Я кивнул и выпустил носом дым.

— Раз пришёл — зайди… выпьешь свежесваренный кофе, — предложила она.

Она так посмотрела на меня, что я просто не мог не согласиться. Спустившись по крутым ступенькам, я даже не успел как следует разглядеть пестрящий интерьер и содержимое, потому что внимание моё приковали девять человек, которые сидели за низким столиком в одинаковых белоснежных длинных рубахах, подпоясанных трижды обёрнутыми вокруг поясами из плотных шерстяных нитей. Во главе стола на пуфике возвышался «кофейный шаман» в белом колпаке, с проступающей сединой в бороде и волосах. Он помешивал нечто кипящее в турке на газовой горелке. Языки огня облизывали турку чистым синим пламенем.