— Ты… такая соблазнительная, рыжая. Если бы я был праведным христианином — провозгласил бы на тебя анафему… — вкрадчиво проговорил я в её бархатистое ухо и запустил руку под тунику, скользя пальцами по внутренней стороне её бедра.

— У тебя изощрённые комплименты, — вполголоса ответила она, улыбаясь уголками губ.

— Переезжай ко мне, — предложил я.

— Но… — О, как я не хотел слышать от неё сомнений, оправданий и неуверенности!

— Не нужно ничего особенного с собой набирать. Просто побудь со мной какое-то время. Ну, пожалуйста… — проныл я, не останавливая игру пальцев по её внутренним струнам.

И она согласилась. Согласилась лишь на один день. На одну ночь. Но этого казалось мне вполне достаточно. Я мысленно ощутил торжество, не сомневаясь в своей будущей победе.

Я привёл её домой. Домашние умело скрывали свои эмоции, не придавая лишнего внимания моим гостям. В конце концов, они видывали многое за годы моего пребывания в старших классах школы, да и позже, чего скрывать. Сейчас в их глазах я был бездельным прожигателем жизни без постоянного места работы, и появление девушки на ночь глядя — было вполне логичным и естественным.

Я впустил её в свою сумрачную комнату, не затрудняясь, чтобы включить свет. Её силуэт был идеален на фоне незашторенного окна, такого же одинокого, оголённого, как мои внутренние провода, надорванные, искрящиеся, готовые с секунды на секунду воспламениться. Я хотел растворить её в этой темноте, чтобы она впиталась в моё опустошённое тело, как эта ночь, как мрак, сокрытый в моей душе. Но солнце её волос прорезало мою ночь, солнце её ослепляло. Я горел, я сгорал дотла всякий раз, когда она одаривала меня взглядом своих глаз, обдавала теплом дыхания, нежностью касаний. Я сжигал сам себя, я горел вместе с моим внутренним Богом. Она убивала его во мне. Вот он горит, горит на кресте. Иголки по телу взбираются к затылку, покалывают татуировку на шее. Это ли не любовь, когда исчезает всё, сгорает за ненадобностью? Губительно больно и опьяняюще прекрасно! Мы как антонимы друг друга, цвета на контрасте, колючее и мягкое, дикое и домашнее, как возбуждение и спокойствие, холодное и горячее, тьма и свет. Мы взаимоисключали схожести, неся каждый свою миссию, играя свою исключительную роль в жизни друг друга.

Капли дождя, брякающие по карнизу нотами расстроенного фортепиано, усмиряли мои взбудораженные мысли. Разложенный холостяцкий диван молчал в тёмной тишине комнаты, пружины его не скрипели, не танцевали ритмичный клубный танец. Он застыл как сама ночь, погрузившись в туман, как наши фигуры, одетые, лежащие на «пионерском» расстоянии, умиротворённые и почти недвижимые. Лишь волосы наши спутались. Рыжие проникали в синие, красные оттенки огня гасли в ультрамариновом холоде, каштановые отблески вспыхивали в кобальтовом море, как лучи надежды.

Она уснула. Я сел на край дивана, звучно, резко вдохнул порошок из жбана и поставил его на тумбочку. Ночное небо окрасилось пурпуром, и я понял, что пора… Мне предстояла охота.

Анубис ждал меня у подъезда. Он был одет в кожаные мотоциклетные брюки, на поясе у него висела верёвка, нож и небольшая сумка, словно бы под какие-то инструменты. Невдалеке стоял чёрно-красный спортивный мотоцикл. Анубис кивнул «доберманьей» головой, чтобы я следовал за ним. Сев на мотоцикл, он вручил мне рогатый шлем, с открытыми пазухами для глаз, носа и рта. Нахлобучив демоническую маску на голову, я сел позади него и нерешительно коснулся его мохнатой спины, ощутив, какая у него короткая и одновременно гладкая шерсть.

— Держись крепче, — рявкнул он, чувствуя мою неуверенность.

Мотор забурчал, и стальная стрела рванулась вперёд. Мы стремительно гнали по чудовищно узким улочкам, едва не цепляя мятые мусорные баки, скользя по индиговым лужам, которые сейчас отражали нелепое пурпурное небо, мы чудом входили в крутые повороты на 90 градусов. Дыхание моё срывалось, когда быстрые потоки влажного воздуха врывались в нос. Я беспомощно, по-рыбьи, открывал рот, понимая, что вот-вот задохнусь. Я уткнулся шлемом в шерстяную спину Анубиса и закрыл глаза, отдаваясь во власть его мастерства и везения. Ехали мы недолго. Анубис сбавил скорость, дав мне возможность отпрянуть от его спины, и заглушил мотор. Я сбросил рогатую маску, отдав её Анубису, и внимательно осмотрелся. Это был ничем непримечательный тёмный проулок, где между домами виднелся проход во двор, заставленный пурпурными мусорными баками. Глухая тишина немного пугала. Лишь оборванные объявления шелестели на стенах при полном штиле. С низкого карниза слетел проснувшийся голубь.

— Пур-пурпур… — проворковал он, поднимаясь в устрашающее небо.

— Нам придётся спуститься в канализацию под её домом, — пояснил Анубис и полез в мотоциклетный ящик. — Змеи обычно живут в канализации недалеко от жилища жертвы.

Анубис добыл из ящика накрытую полотнищем клетку и строго посмотрел на меня.

— Что в ней? Приманка? — бросил догадку я.

— Да. — Он сдёрнул ткань.

В клетке зашипел небольшой чёрный зверёк. Ниппер. Я видел похожего на улице. Сейчас я заметил, что он скорее напоминает лемура, нежели крысу или кошку.

— Ниппер? — спросил я.

— Это мой домашний питомец. — Пояснил Анубис и, предупреждая дальнейшие расспросы, добавил: — Будем приманивать им голодного змея. Если в течение суток кормить ниппера сушёным имбирём, который нипперы очень любят, кстати, то они начинают пахнуть, как самка-девственница.

Про себя я тут же подметил, что животное, пожалуй, доминирует в моём искусном друге, когда он назвал человеческую особь «самкой», но ничто человеческое ему было не чуждо. Он протянул мохнатую руку-лапу к клетке, а ниппер открыл свою многоуровневую игольчатую пасть и высунул длинный тонкий язычок, лизнув лапищу хозяина. Я качнул головой, удивляясь умильной картине.

— Ему не грозит опасность? — поинтересовался я.

— Нет, — Анубис уверенно растянул брыли в подобии улыбки, — я же не оставлю его совсем одного со змеем-переростком.

Анубис сунул клетку с ниппером подмышку и прошёл сквозь щель между домами в небольшой квадратный двор, заваленный мусором. Кособокие баки корчились от обратной перспективы, мелкий мусор парил в воздухе, а железные трубы, из которых капала на асфальт индиговая вязкая жидкость, содрогались глухим звоном при каждом нашем шаге.

— Вот этот, — сказал Анубис, поставив клетку с ниппером на асфальт, и наклонился к водосточному люку. — Помоги.

Я согнулся, просунув кончики пальцев в щель между люком и асфальтом, и потянул. Люк был тяжёлый. Вдвоём мы еле-еле сдвинули его в сторону. Анубис стряхнул с шерстяного лба выступивший пот и по-собачьи высунул язык, пытаясь отдышаться. Первым в круглое отверстие, из которого проникал желтовато-зелёный холодный свет, спустился Анубис. Я сел на край, свесив ноги вниз и, прицелившись, спрыгнул. Здесь пахло закисшими фруктами. Длинные кишки труб уходили во все стороны. По стенам тянулись длинными лентами трубы поуже. Я, скорее, ожидал кромешной темноты, луж по колено и гор дерьма вперемешку с кишащими крысами-мутантами, но здесь было почти уютно. Разве что лампы по периметру широкой трубы давали холодный гнилостный свет и беспрерывно пощёлкивали, мигая.

— Дискотечно… — попытался пошутить я.

Анубис зажал подмышкой своего приятеля в клетке и достал из сумки на ремне потёртую мятую карту. Она с шорохом раскрылась в его лапах, поразив меня сложнейшим орнаментом переплетений чертежа. Я непроизвольно присвистнул.

— Дойдём до точки, которую я отметил, и оставим ниппера там. — Пояснил Анубис.

Я старался идти тише, без разговоров, без шуршаний. Чётко двигался прямо по следам Анубиса, дыша ему в спину. Я настолько увлёкся этим планомерным и ровным вышагиванием, что почти забыл о сути нашего движения. Когда он резко остановился, я едва не впечатался в его массивное рослое тело.

— Тсс, — недовольно оскалился он, поведя острыми купированными ушами.

Знаками, какими в боевиках обычно общаются спецназовцы на заданиях, он дал понять мне, чтобы я оставался на месте. Сам же, сгруппировавшись, он прокрался вперёд и скрылся за угол. Я ждал. Через минуту ожидания я стал подумывать, что никогда не выберусь из канализации, даже имей я его карту. А уж если он решит меня здесь бросить, я, возможно, не умру, но превращусь во «французского мерда» («р» — утрированно картавое). Я ещё раз повторил про себя слово «мерд», прочувствовав его, представляя, как низко бы я пал, выживая в катакомбах.