Мой век 1 Я все еще от века не отвык. В моем двадцатом – страхи и привады. Кулючу впрок, кочующий кулик, У кулича родительской левады. О том, что тень свалилась на плетень И к неминучей горестной досаде Крестьянство обломали, как сирень Сноровистую в сорном палисаде. Но все же, осиян иль окаян, Век близок мне не бомбою атомной, А как хмельной колодезный ирьян, В жару даримый матушкой укромной. Портошное, быть стало, молоко… И новый век, срамной и заполошный, Хотел я встретить гордым, как древко, Но скоро сник душою беспортошной. Зачем насилу вянуть и смердеть, Вылизывать господнюю посуду? Желаю ближним век сей перебдеть. А я в плену у вечности пребуду. 2 Я жил в стране лукавой новизны. Прилюдно чтил зароки и советы. Стихи стране вдруг стали не нужны. В политику ударились поэты… А я все пел от лета до весны: В какие лета! Народ бурчал, как пшенная кутья, И мазал ближних дегтем или медом. В конце концов, слезы не пролия, Срамная власть поладила с народом… А я все славил бренность бытия: С погожим годом! Опять сулят удачу во хмелю И ставят впрок посильную задачу, Поклон великий рваному рублю И сытости невиданной в придачу… А я все реже верю и люблю И чаще плачу! «Не бранил житья…» Не бранил житья. Не ломал копья, И в итоге сих полумер Голова моя И страна моя Поусохли вдруг на размер. Я детей хвалил, А людей квелил, Красоту узнавал в лицо. И душой в тернах Широко шалил, В стороне от былых лесов. И не зряч, не слеп, Сыплю соль на хлеб И сулю судьбе неуют, Коль теряет крепь Гулевая степь И сверчки зарю не куют. «Ну что вы разгалделись о погибели…» Ну что вы разгалделись о погибели Всея Руси, пустые жернова? А в поле росам глазыньки повыпили Плакун, разрыв и снова сон-трава. И рожь стоит, как в яви рать кулачная, Сад соловьями окропил Господь. Страна досель куличная, калачная, Свирепая, смиренная и злачная! Нам не галдеть пристало, а молоть! Не языком, умом и плотью грешною, Переборов раздоры и раскол, Чтоб не казался выдумкой потешною Наш на века запущенный помол. «Я гнался за дождем…»
Я гнался за дождем. Он топотил коряво И нош уносил За дольний окоем. Я гнался за дождем Не ради слез и славы. А чтобы, прослезясь, Навеки стать дождем. И я уже летел, Крылами помавая Небесный зрак луны, Рябой Батыев шлях, И вся моя земля, До боли золотая, Корежилась тоской В обугленных полях. Она меня ждала И в гневе обожала, Сулила городам, Молила во дворах. Я долго падал ниц. Но ливневые жала Ломались у земли И обращались в прах. – Да разве это дождь, Что сукин кот наплакал! — Смеялась ребятня. И отдувался гром, И сытно рокотал, Как старорусский дьякон: – Не каждому дано Вольготничать дождем! «Ранняя птаха, соловушка…» Ранняя птаха, соловушка, Слышишь, небесный пиит, Что-то от жизни головушка Пуще болит и болит. В громе ли, в песне ли, шорохе Чаще препятствуют мне В яви – обманы да мороки, Слухи да страхи – во сне. Раньше все грезились лошади, В желтых веснушках июль. Ныне – орущие площади, Здания в оспинах пуль. Эх ты, страна окаянная! Тупо бредя сквозь бурьян, Словно кабатчица пьяная, Грязный мусолишь стакан. Чья ты, не знаю, зазнобушка? Я твой питух, не пиит… Только садовый соловушка, Горя не зная, гремит. «Опять проголосил он, мой соловушка…» Что-то от жизни головушка Пуще болит и болит. Из старых стихов Опять проголосил он, мой соловушка — Небесный перепуганный пиит, Что до смерти безумная головушка У всякого дерьма не заболит! Похоже, я свой век уже отпотчевал И этому с оглядкою, но рад. Осталось имя древнее, а отчеством И через раз досель не наградят. Куда девалась стать или сноровушка, На темя время шлепнуло печать. Но коли уж линдикать не соловушкой, Хотя бы сизым селезнем кричать… |
