Изъедаемый чувствами вины, стыда, абсолютного отвращения к самому себе, и даже какого-то лёгкого страха оставаться с Асокой в одной квартире теперь, после всего случившегося, джедай подобрал с пола свою мокрую одежду и пошёл обратно в ванную дабы повесить её. Зайти к избитой, оскорблённой и почти изнасилованной Тано, а свои сегодняшние поступки Энакин расценивал именно так, Скайуокер сразу и не решился. Во-первых, теперь он даже не знал, как сможет посмотреть ей в глаза, уже не говоря о том, что чувствовать будет он рядом с собственной женой, когда обо всём об этом узнает и Падме, ну, а, во-вторых, опять застать тогруту в полуголом или абсолютно голом виде как-то не хотелось. Особенно опасной сея мысль казалась теперь, когда Энакин, наконец-то, осознал истинную природу своих чувств к юной ученице. Да, Скайуокер всегда понимал, что любил её, любил сильнее кого бы то ни было на свете, между ними существовала такая мощная, такая прочная связь, как в Силе, так и просто духовная, но он никогда даже не подозревал, что любовь эта может быть совсем не такой, как генерал представлял. Совершенно не воспринимая Тано как женщину, джедай наивно полагал, что она была для него кем-то вроде друга или родственника, что-то вроде дочери, или, скорее, младшей сестры. Но сегодня, сегодня этот взгляд, этот поцелуй, как будто всё перевернул в его жизни. И Энакин впервые отчётливо осознал, что его чувства к Тано были сравнимы разве что с его чувствами несколько лет назад к Падме. И Энакин с ужасом понял, что всегда любил свою юную ученицу так же, как и собственную жену. А, может, даже и больше? Нет, вот такое он подтверждать явно не хотел.
Быстро встряхнув головой, с мокрых волос которой тут же полетели в разные стороны холодные капли, дабы избавиться от подобных рассуждений, Скайуокер временно положил свой прежний костюм на край умывальника и стал вытирать полотенцем собственные пряди, как будто это могло помочь не думать, не помнить, забыть, но оно не помогало. Странные, страшные, ужасающие и постыдные мысли продолжали и продолжали лезть ему в голову, и от этого просто невозможно было избавиться. То, что генерал любил свою бывшую ученицу, теперь уже и для него было очевидно. Интересно, догадывался ли об этом Оби-Ван, когда давал ему совет ни коим образом не способствовать чувствам Асоки? Энакину хотелось думать, что нет. О таком извращении, о таком… Скайуокер даже не мог подобрать к своей любви к юному падавану правильного синонима… Точно никто не должен был знать. Сам генерал считал его «внезапно возникнувшее» влечение к совсем маленькой тогруте, с которой у них была огромная разница в возрасте нереальным извращением, какой-то жуткой формой педофилии, за которую его не только следовало посадить, но и вообще четвертовать публично, уже не говоря о том, каким огромным, глобальнейшим предательством это было по отношению к Падме.
Энакин понимал, что все его чувства к Асоке, какими бы благими ни были оправдания их возникновения, были просто аморальны, невероятно запретны, до безумия извращенски-постыдными, и он как мог пытался от них избавиться, пытался не думать, пытался вырвать из собственного сердца, чтобы быть верным только своей супруге, любить только её одну так, как и положено. Тогда почему же Сила столь отчаянно не позволяла этого сделать, зачем вообще дала возможность такой привязанности, заранее обречённой на смерть, возникнуть между ними с ученицей? И, ко всему тому же, постоянно сводила их обоих в самых разнообразных, способствующих этому греховному союзу ситуациях? Энакин не знал ответа на этот вопрос, впрочем, он и знать его не хотел, как и признавать того, что глупая наивная влюблённость Тано в её мастера была взаимной. Что бы там ни было, что бы там ни произошло и что бы он там к тогруте на самом деле не чувствовал, генерал решил держаться, твёрдо, уверенно, отстранённо, причём держаться подальше от Асоки настолько, насколько это вообще позволяла ситуация. Нет, джедай не намеревался бросать сорвавшуюся наркоманку одну на произвол судьбы и уходить от неё, не знать, что с ней и не видеть месяцами, как раньше, но строго держать себя в руках, в каких-то жёстких и даже жестоких рамках – да. Энакин решил рубить на корню все свои душевные порывы, все свои желания и похоти относительно юной бывшей ученицы, стараться вновь не замечать её принадлежности к женскому полу и думать лишь о Падме. Того, что было сегодня, уже не изменить, и Скайуокер обязательно и честно признается жене в случившемся, однако больше такому он не позволит повториться никогда. Он будет душить, рвать на части, изничтожать чувство любви к Асоке до тех пор, когда оно окончательно исчезнет. Он ни за что и никогда не позволит себе быть тем извращенцем, который посмеет сотворить нечто такое с юной тогрутой, что было у него тогда в душе на уме. И да, он снова научится любить подобным образом только одну женщину, только выбранную им когда-то и предназначенную ему женщину, свою супругу – Падме Амидалу! И это будет так, как решил и сказал он!
Закончив вытирать полотенцем собственную голову, генерал понял, что неплохо было бы навести в доме хоть какой-то порядок. По крайней мере, собрать с пола разлитую ими повсюду воду, не хватало ещё и соседей затопить, которые, слава Силе, не додумались вызвать полицию. Мысленно поблагодарив их про себя, Скайуокер принялся шуровать тряпкой по полу то в одной комнате, то в другой, продолжая и продолжая думать о случившимся.
Энакин понимал, что зашёл слишком далеко и был слишком виноват и перед Асокой, и, тем более, перед Падме. Жена любила его, жена верила ему, а он тем временем позволял себе домогаться молоденьких девочек на стороне. Это было верхом бесстыдства, это было верхом какой-то омерзительности. И Скайуокер отчётливо понимал, что никогда и ни за что не простит себе такого, и абсолютно признает справедливым, если подобного не простят ему и Амидала с Тано, причём не просто не простят, а обе пошлют далеко и надолго, при этом хорошенько врезав по морде похотливому извращенцу. Да за такие деяния ему не то, что врезать нужно было, его вообще нужно было посадить, изолировать подальше от нормального общества и, тем более, тех, кто мог стать жертвами джедая.
«Да уж, какой я после этого джедай? Как минимум насильник и педофил…» - недовольно скривившись, про себя отметил Энакин, - «А ещё и садист, вообще не мужик. Как? Ну, как можно было поднять руку на девушку? Что бы она там ни сотворила, этого ни за что и никогда нельзя было делать?» - как-то спонтанно переключившись на сие мысли, наверняка сочтя их более безопасными и менее болезненными для себя, продолжил заниматься лёгкой, поверхностной уборкой Энакин.
Выдраивать всю квартиру заново сейчас у Скайуокера не было ни настроения, ни сил, сметать и собирать осколки разбившегося явно не к добру зеркала, поднимать и расставлять по нужным местам разбросанные вещи… Потому генерал ограничился минимальным вытиранием воды. Быстро и ловко покончив с этим, джедай с облегчением отметил, что Асока до сих пор не выходила из своей комнаты и даже не устраивала ни скандала, ни погрома, лишь как-то едва слышно перемещаясь и шуршала внутри. С радостью сочтя, что наркоманка-таки внемлила его словам о том, чтобы переодеться и лечь спать, Энакин, всё же, на всякий случай, решил заглянуть к ней, а заодно, и, к своему огромному стыду, узнать, насколько сильный вред он нанёс его бывшей ученице сегодня.
Как-то нерешительно подойдя к двери, ведущей в спальню Тано, Скайуокер очень осторожно открыл её и заглянул внутрь, в тайне опасаясь, что девушка либо опять намеревалась сбежать, либо пострадала так сильно, что даже не смогла переодеться. Но на счастье генерала, Асока всё же успела привести себя в порядок, однако та картина, что увидел джедай, его совсем не порадовала.
Маленькая, хрупкая, избитая и униженная тогрута, переодетая в чистую идеально белую закрытую пижамку, сжавшись в комок, лежала на левом боку на большой двуспальной кровати и вся тряслась. Видимо, холодный душ оказался слишком сильным испытанием для Асоки, впрочем, как и насилие над ней, и весь этот взрывной скандал, потому как сейчас Тано выглядела так, что даже всегда грозный и непоколебимый Энакин готов был разрыдаться, смотря на неё. Видимо, Асоке было очень плохо не только из-за всего того, что она совсем недавно пережила, но и из-за невероятной ломки. Она вся как-то побледнела, что на редкость хорошо было заметно при её необычном цвете кожи, время от времени резко дёргалась, плотно сжимая при этом хорошенько натёртые пухлые губы так, как будто ей было больно и, крепко обнимая одеяло, которым она укрылась только по плечо, словно мягкую игрушку или своё последнее спасение, при этом стеклянным взглядом смотрела куда-то в стену. Под красными заплаканными глазами Тано образовались едва-заметные тёмные пятна, лекку её тоже как-то весьма жалко обвивали свою хозяйку, а тонкие, худощавые наманикюренные пальчики, слабо вжимались в подушку, под головой наркоманки. К тому же Асока громко и тяжело дышала, чуть всхлипывая и с каждой минутой начиная дрожать и сотрясаться от всё сильнее учащавшихся конвульсий, ломящих её нежное тело из-за нехватки наркотика зависимому организму.
