Асока просто слишком многое пережила, её обвинили в измене, посадили в тюрьму, публично судили и чуть не казнили, наконец-то почти выгнали из ордена – после такого кто угодно мог сломаться. И это уже не говоря о том, что её предали самые близкие для неё люди: друзья, товарищи, учителя… Тут не только можно было скатиться до наркотиков, тут можно было и до самоубийства дойти, будь пострадавший так же добр, наивен и чувствителен как юная тогрута. Бежать от подобного количества разом свалившихся серьёзных проблем на хрупкие подростковые плечи совсем молодой девочки, казалось Энакину вполне нормальным поступком с её стороны. Генерал не был уверен, что сам бы не повёл себя так же не будь в момент смерти его матери рядом с ним его близких людей: надоедливого и занудного, но всё же доброго и понимающего учителя - Оби-Вана и, конечно же, его безгранично любимой Падме.
После суда над ней Тано наверняка чувствовала себя такой же потерянной и разбитой, как и он тогда, когда умерла Шми. А ведь у Асоки, в отличие от Энакина, не осталось в тот момент ни одного родного и близкого ей человека, никого преданного девушке настолько, что мог бы выслушать её, помочь, понять и поддержать. Всё же, как ни крути, а Скайуокер был виноват в наркомании своей бывшей ученицы. Он опять не проявил к близкому для него человеку должного внимания вовремя, опять совершил ту же непростительную ошибку, что и со своей матерью, и опять за это страдали и расплачивались те, кого он любил. Пожалуй, эта причина была более логичной, нежели нереальная вдвойне запретная любовь Асоки к нему. Но от этого было не легче, и от этого он был не менее виноват перед ней. Или всё же менее? Наверное, таки, да. Так ситуация выглядела и логичнее, и правдоподобнее, и не такой ужасающей. Так какого хатта Энакин всё никак не мог выкинуть из собственной головы признание Асоки? Какого хатта он чувствовал свою вину от того, что предполагаемая безответная любовь существовала? И почему из-за этого Энакину было ещё тяжелее сделать то, что он собирался, ещё труднее предпринять, казалось бы, правильные меры по спасению Асоки, которые, так или иначе, должны были разочаровать Падме. А ведь Скайуокер был и так перед ней виноват.
То, что генерал причинил неимоверную боль своей любимой жене собственным поступком, он и так знал, но то насколько сильна была эта боль джедай понял только когда вошёл в квартиру и увидел Амидалу. Впервые за их совместную жизнь он увидел Амидалу плачущей, плачущей по его вине, и это было просто непростительно.
Женщина молча сидела на одном из огромных роскошных диванов гостиной и, нервно вертя коммуникатор в её нежных руках, позволяла крупным солоновато-горьким слезам скользить по шелковистым щекам её необычайно красивого лица, срываться с изящного подбородка и почти беззвучно падать на пол.
Завидев Падме ещё издалека, Энакин ощутил ставшие для него такими привычными за последние дни чувства вины, стыда и ненависти к самому себе. Вроде бы Скайуокер отчаянно старался как-то исправить сложившуюся ситуацию, помочь, позаботиться, быть рядом с теми, кого он любил, но отчего-то всё получалось с точностью да наоборот. Энакин лишь причинял и Асоке, и Падме ещё больше боли, и ещё сильнее разочаровывал их, заставляя страдать и плакать. Ему хотелось, чтобы всё было не так, ему хотелось не быть виноватым в их мучениях… Наверное, от того, слегка приблизившись к Амидале, Скайуокер и задал крайне глупый и наивный вопрос, подразумевавший под собой маленькую, самую крохотную надежду, что его любимая плакала не из-за него.
- Падме, что случилось?
Знакомый голос мужа в один момент заставил Амидалу легко вздрогнуть и, немного успокоившись, аккуратно утереть слёзы. Очевидно поняв, что её страхи и тревоги были напрасны, по крайней мере некоторые из них, женщина резко поднялась с дивана и почти моментально подплыла к Энакину. Всё ещё продолжая дрожать от переполнявшего её волнения, Падме даже не задумываясь, крепко обняла мужа так, будто уже и не надеялась увидеть его сегодня, да и вообще. Ещё какое-то время, пара незначительных, но таких приятных мгновений, Амидала простояла вот так, обвивая генерала собственными руками, нежно прижимаясь к нему заплаканной щекой и всем своим хрупким телом прежде, чем, резко отстранившись от джедая, влепила ему смачную пощёчину, строго взглянув на собственного мужа.
- Я уже думала, что ты умер. Все больницы обзвонила, все морги. А ты просто шлялся неизвестно где всю ночь. Сказал, что поедешь на пару часов домой к Асоке, а сам явился только под утро неизвестно в каком виде, - быстро, но чётко заговорила женщина, в глазах которой сейчас читалось столько негативных эмоций: злость, боль, разочарование, обида, одновременно переплетающаяся с некой почти незримой долей радости от того, что Энакин-таки был жив-здоров и невредим, и в то же время навивающей на Амидалу ещё пущее угнетение от его неблаговидной выходки.
Вполне понимая и резкий поступок, и нынешнее состояние собственной жены, Скайуокер не стал особо ярко реагировать на пощёчину, в конце концов, он её заслужил, однако, не желая, чтобы женщина подумала самое худшее из того, что она только могла предположить, всё же попытался сразу оправдаться.
- Падме я… - начал было говорить генерал, но закончить это предложение ему так и не было позволено.
- Нет, Энакин, я не хочу слушать твои оправдания, - ещё сильнее отодвинувшись от него, отрезала сенатор, ей действительно не хотелось выслушивать всё то, что мог сказать Энакин, это было и больно, и унизительно, и не достойно женщины её положения.
И если уж муж изменил ей, то знать подробности она не хотела. Это было ни к чему, важным являлся лишь сам факт, а не его детали, и оправдания. К тому же, безгранично любя Скайуокера, больше чем всех своих прежних поклонников, Падме крайне боялась, что услышав какие-то смягчающие ситуацию слова, она могла просто взять и простить его, закрыть глаза на всё, что было, а потом ещё долгие-долгие годы рядом с ним мучатся и истязать себя тем, что сама же позволила так унизить её. Нет, вот этого Амидала явно не желала, хотя её романтичное, доброе и мягкое женское сердце так и взывало к тому, чтобы подарить провинившемуся мужу ещё один шанс.
Видя, что Падме реагирует на него даже более жёстко, чем он того ожидал, Энакин вновь предпринял очередную попытку оправдаться или успеть сказать хотя бы слово, прежде, чем жена окончательно обидится на него за то, чего на самом деле не было. Да, Асока признавалась генералу в любви, но он-то ей ничем подобным не отвечал, да и вообще всё это было наркотическим бредом, уже не говоря о том, что и ночь вне дома он провёл только исключительно потому, что от этого завесила жизнь его бывшей ученицы.
- Но, Падме… - как-то виновато попытался возразить он, спешно протянув руку в сторону любимой, чтобы ухватить ту за одно из предплечий, будто это смогло бы сделать слова джедая более убедительными в её глазах.
Быстро уловив этот жест, Амидала ещё сильнее и резче отдёрнулась от Энакина, словно его прикосновения и вовсе были противны ей в данный момент, а затем, полностью придя в свой традиционный непоколебимый вид, ещё раз громко и властно произнесла:
- Я сказала, нет!
Гневно выпалив эту фразу, женщина явно сочла, что на сиим разговор был окончен. Ей больше нечего было сказать Энакину, а его выслушивать она не собиралась. Не хватало ещё жалеть «бедного» загулявшего на всю ночь Скайуокера и сопереживать ему. И уж тем более не хватало ещё простить его за подобные выкрутасы, вот так сразу. Посему, дерзко бросив собственному мужу последнюю фразу и, не дав тому хотя бы начать свои длинные тирады, вроде: «Я не виноват, дорогая, я люблю только тебя…», сенатор резко развернулась и попыталась уйти из гостиной, как можно скорее.
Потерпев очередную неудачу в стараниях донести до любимой всё то, что ему пришлось сегодня пережить из-за Асоки, вкупе с невероятной усталостью, свалившийся на него тяжёлым раздражающим грузом только сейчас, Энакин разозлился, действительно разозлился. В конце концов, да, он был виноват перед Падме, что не пришёл ночевать, но повода ревновать его Скайуокер никогда в жизни ей не давал. Это Амидала рассказывала ему про каких-то своих прошлых ухажёров - художников, крутила непонятные «дружеские» отношения с печально закончившим по её же вине жизнь Кловисом, кокетничала с Бейлом и другими сенаторами, вела себя крайне вольно для человека, состоящего в браке, но только не он. Энакин всегда любил одну лишь Падме, был предан лишь ей одной, возводил в идеал лишь её одну, и то, что жена смела ставить под сомнения его непомерные, превосходящие по масштабу всю вселенную чувства, действительно дико раздражало генерала. Уже не говоря о том, что он, правда лишь пытался спасти Асоку, и перед женой совесть джедая была абсолютно чиста.
