- Мне страшно, Энакин! Спаси меня, защити меня, пожалуйста не оставляй меня одну! – вновь заголосила перепуганная наркоманка, лишённая хоть какой-то возможности противостоять несуществующим врагам, и тело её всё задрожало, словно хрупкий изумрудный листок на холодном осеннем ветру.
Лёжа на собственной кровати, девушка вся сжалась от ужаса, безумными глазами лицизрея её галлюцинации, Асоке сейчас было так плохо, так неуютно, так просто неописуемо жутко, что та вдруг снова нервно рванулась, резко подалась вперёд, пытаясь, словно маленький ребёнок к родителю, прижаться к Скайуокеру, к своей единственной и последней надежде на счастливый исход этой пугающей встречи с врагами. Однако Энакин был сильнее, и Асоке так и не удалось завершить свой манёвр. Опять беспомощно плюхнувшись спиной на мягкие подушки, тогрута умоляюще посмотрела на генерала сияющими, мокрыми от подступающих к ним слёз глазами. И в этом взгляде было столько всего, он был таким проникновенным и трогательным, что даже закалённый войной джедай не смог спокойно и безразлично отреагировать на него.
- Всё в порядке, Асока, я никуда не уйду, я спасу тебя, я защищу тебя, - попытался подыграть ей Энакин, нежно и заботливо давая Тано те обещания, в которых она сейчас как никогда нуждалась, которые она так хотела услышать именно от него, видя, что это хотя и немного, но всё же начинало помогать юной наркоманке справляться с её пугающими галлюцинациями.
Конечно, уговоры и утешения помогли не сразу. Самые разнообразные, причудливые и ужасающие галлюцинации мучали Асоку весь оставшийся вечер и всю оставшуюся ночь. Она орала, дёргалась, вырывалась, вела себя буйно и неадекватно, но к счастью Энакина подобная методика усмирения чрезмерно активной наркоманки со временем всё больше и больше воздействовала на неё. И буквально к самому утру, когда алый рассвет озарял собой небосклон необъятного Корусанта, девушка всё же окончательно выбилась из сил, присмирела, успокоилась и, свернувшись калачиком на измятой разворошенной в приступах бреда кровати, мирно заснула, словно маленькая девочка, крепко прижимая к себе кисть собственного учителя.
Скайуокер не сопротивлялся тому, что Асока сейчас нежно обнимала его руку. Он даже не думал больше о том, как неловко ему было сидеть рядом с ней, так близко, на её кровати, как нехорошо и двусмысленно было позволять ей касаться его кисти столь бережно и любяще. Он так вымотался, успокаивая Тано от её наркотических галлюциногенных истерик почти больше полусуток, что сейчас ему было всё всё равно. Генерал был готов на что угодно, на любые меры, лишь бы перекачанная тогрута наконец-то успокоилась, наконец-то пришла в тихое и мирное состояние и погрузилась в сон, не причиняя больше вреда ни себе, ни кому бы то ни было. И если для этого нужно было позволить ей держать себя за руку, что ж, пусть так.
Признание Асоки, произнесённое под сильнейшим действием КХ-28 сразу после едва не наступившей смерти от передозировки, в запале помутнения рассудка и неконтролируемого бреда, Скайуокер списал на действие наркотиков. Ему было трудно, да и в принципе просто немыслимо поверить, что Тано, такая серьёзная, такая умная и рассудительная девочка, правда могла любить его больше, чем просто учителя. И он не верил, потому, что не хотел верить в такую жестокую реальность. Это было бы слишком… Слишком во всех смыслах. Нет, некоторые сомнения о вероятности подобной причины зависимости тогруты всё ещё продолжали мучать Энакина, но он старался душить их на корню, успокаивая себя тем, что у наркомании Асоки должна была быть некая иная причина, да и вообще дальше Асока видела Дуку, Гривуса, дроидов, истерила и несла полнейший бред. Так почему её признание генералу не могло быть таким же полным бредом, вызванным КХ-28? В конце концов, что вообще могло быть у Скайуокера с Асокой? Он был намного старше её, он был женат на Падме и счастлив в браке, он никогда вообще не задумывался о Тано, как о женщине… Да и каким бы извращенцем он был, если бы вообще всерьёз задумывался таким образом о совсем юной девочке-подростке? К тому же признать слова его ученицы реальностью, было тем же самым, что и подтвердить страшный, немыслимый факт о том, что именно он, именно Энакин, сам толкнул своего же бывшего падавана в эту бездонную пропасть, в эту мерзкую бездну наркомании, сломал её жизнь и едва не убил столь близкое для него существо собственными руками, пусть и косвенно, но всего ужаса ситуации это не меняло. А Скайуокер не мог, не мог принять такую реальность и спокойно смириться с ней! Так почему же все эти странные мысли о правдоподобности признания Тано всё продолжали и продолжали лезть в его голову?
В очередной раз окинув мирно спящую Асоку вопросительным взглядом вроде: «А правду ли ты сказала мне сегодня, мой юный падаван?», генерал как-то стыдливо и смущённо отвёл от неё глаза, почему-то где-то подсознательно на секунду ощутив, что это действительно было так. Стараясь не смотреть больше на Тано, нежно сжимающую в своих тёплых объятьях его руку, стараясь не думать обо всём этом в миллионный раз, джедай невольно взглянул на небольшие часы, стоявшие на прикроватной тумбочке, и с ужасом понял, что подвёл за последние несколько дней не одну Асоку.
Увидев на электронном циферблате светящиеся символы, Энакин с содроганием осознал, что, пожалуй, впервые за всю их с Падме совместную жизнь, он без явной на то причины не пришёл домой ночевать и при этом даже не предупредил безгранично любимую жену о возможности своего отсутствия. Так горько и необратимо ошибиться он не позволял себе ещё никогда. В ужасе думая, как больно он сделал собственной супруге, как расстроена и обижена будет на него за подобный проступок Падме, Скайуокер быстро и, по возможности аккуратно, вытащил свою руку из хрупких кистей Асоки. А затем поспешил домой. Там его ещё ждал весьма и весьма неприятный разговор. Но что было хуже, генерал понимал, что должен был, просто обязан был расстроить собственную жену ещё сильнее. После того, что случилось сегодня, после того, как Тано едва не убила себя собственными же руками, ей требовался постоянный контроль, её больше нельзя было оставлять одну ни на секунду. Иначе в следующий раз безбашенная и легкомысленная тогрута-наркоманка имела возможность довести начатое до конца, и джедай мог просто не успеть или не смочь спасти её. А терять свою бывшую ученицу Энакин больше всего на свете не хотел. Да он не любил её как женщину, но это не значит, что он не любил её вообще, так же сильно, как близкого родственника, как мать, как Оби-Вана. И вообще, то, что генерал не верил, или не до конца верил в слова Асоки про её чувства к нему, ничуть не снимало со Скайуокера непомерный, удесятерившийся, если не увеличившийся в сто или тысячу раз за сегодня груз вины. И от этого джедай ещё больше жаждал остановить Тано, спасти её, чувствовал перед ней свою непомерную ответственность, свой долг, и понимал, что теми методами, что он действовал раньше, Энакин явно не справлялся. А значит просто навещать Асоку временами и капать ей на мозги о вреде наркомании было недостаточно, здесь требовались более радикальные меры!
========== Глава 4. Чтобы её спасти, Часть 3 ==========
Возвращаясь домой, Энакин всё ещё был поглощён собственными мыслями о предстоящем тяжёлом разговоре с Падме, о признании Асоки и, что самое важное, о причине её наркомании. Раньше у Скайуокера почему-то не было ни времени, ни даже мысли такой задуматься о том, почему его смышлёная ученица всё же ступила на столь скользкую дорожку, пустила под откос свою, казалось бы, вполне нормальную жизнь, но вот теперь, после её проникновенных слов, произнесённых под кайфом, какое-то объяснение всему этому всё же хотелось найти. Другое объяснение, совсем не то, что так и не покидало мысли генерала.
Нет, какими бы правдоподобными ни казались слова Тано, Энакин просто не мог и не хотел поверить в них, не желал смиряться с ними, ища и ища самые крохотные, самые последние крупицы и соломинки других причин, за которые можно было ухватиться.
