Джедай всё время проводил со своей возлюбленной, которая, кажется, начинала исправляться, и со стороны выглядела даже абсолютно нормальной и здоровой, но уже не однократно наученный горьким опытом Энакин знал, что не всё было так, как казалось на первый взгляд. Тогрута не избавилась от зависимости и не забыла, а её организм не отказался от желания получить вредоносную для него синюю жидкость, всё это призрачное счастье было лишь очередным затишьем перед бурей, а ведь Скайуокеру так хотелось, чтобы у них, наконец-то, всё было хорошо, чтобы всё страшное и ужасное оказалось позади, в прошлом. И, хотя, разумом генерал уже окончательно потерял надежду хоть на какое-то положительное изменение в состоянии Асоки, сердце его по-прежнему надеялось на лучшее. А мысли всё больше и больше уходили в сторону осознания, что сам он не справиться, и для спасения Тано требовалось нечто куда эффективнее, нежели его слова, действия, запреты, даже любовь – тогруте требовалась помощь настоящих профессионалов. И джедай всё больше понимал, что стационарное лечение в клинике было единственным реальным выходом. Но от чего же тогда он продолжал тянуть с этим предложением, всё так же отчаянно пытаясь справиться своими силами? Боялся сломать Асоке жизнь, боялся потерять контроль над ситуацией, полностью признавая свою беспомощность, боялся расстаться с любимой женщиной? Ответа на этот вопрос Скайуокер и сам не знал.
Дни тянулись медленно, но скучными или заунывными они не были. Пожалуй, это были самые счастливые времена в их с Тано семейной жизни. Поистине, семейной, к которой каждый из пары начинал привыкать как-то по-своему, по-новому. Некое подобие брака Энакина с Асокой не было похоже совершенно ни на что, что доводилось переживать ранее ни ей, ни ему. Тогрута и вовсе никогда не знала, что такое жить с кем-то, иметь родственников, чувствовать подобного рода связь и переживать столь многое вместе с близкими людьми. Единственный, к кому у юной наркоманки были подобные эмоции, или с кем у нее были подобного рода приближённые к семейным отношения являлся её «приёмный отец» Пло Кун. Но эта связь так же мгновенно разрушилась, как и возникла, как только тогрута посмела разочаровать кел-дора, самолично списывая себя с его счетов. Потому, замужняя жизнь казалась юной наркоманке каким-то недостающим кусочком рая в её многострадальной и ничуть не радостной ранее судьбе. Истинное счастье она испытывала и познавала лишь теперь.
Энакин же не переставал удивляться тому, насколько разными были его супружеская жизнь с манерной и какой-то отстранённой Падме по сравнению с совместным обитанием в одной квартире со словно объятой пламенем чувств резкой и живой Асокой. Обе эти женщины, отношения с ними, уклад жизни с ними, даже манера общения с ними были абсолютно разными. И Скайуокеру всё больше и больше начинало казаться, что когда-то он совершил грубейшую ошибку, сойдясь не с той, сломав судьбу и ей, и себе, и наивной влюблённой в него ученице.
Они с Асокой всегда понимали друг друга с полуслова, они с Асокой всегда делали, практически, один и тот же выбор, чего бы это ни касалось, они с Асокой как-то невольно идеально дополняли друг друга, были одновременно и такими разными, и такими одинаковыми, похожими, будто две половинки чего-то одного целого. Когда тогрута не принимала наркотиков и не переживала очередных страшнейших ломок, мастеру и падавану было легко вместе, хорошо вместе, потому, что не существовало никаких препятствий, запретов, граней и невидимых стен отстранения. Они были не только хорошими учителем и учеником, не только красиво смотрящейся со стороны парой, но и одновременно лучшими друзьями, самыми близкими друг для друга существами в духовном и даже ментальном союзе. Что заставляло джедая до глубины души изумляться тому, и как он раньше всего этого мог не замечать? Как глупо и наивно игнорировал, пропускал мимо себя тот факт, что рядом с ним всегда была именно та женщина, девушка, девочка, о которой он всю жизнь мечтал. Наверное, слепоте и недальновидности Скайуокера было лишь одно оправдание – Асока действительно всегда казалась ему только маленькой девочкой, и разглядеть в ней потенциальную спутницу жизни генерал смог лишь сейчас, когда почти насильно заставил себя преступить грань дозволенного. Впрочем, теперь джедай уже ни о чём не жалел. И если бы не наркотики, их совместная жизнь с Тано была бы почти идеальна.
Они вместе просыпались в одной постели, вместе готовили завтрак, весело смеясь и шутя, а затем вместе отправлялись гулять по живописному искусственной красотой Корусанту и вместе проводили такие романтичные уютные домашние вечера. И каждый новый день, каждое новое свидание, каждая прожитая рядом секунда была единственной и неповторимой, была светлой и невероятно счастливой. И, казалось, ничто не могло омрачить этой идиллии, кроме, постепенно забывающийся, прячущейся под «маской» беззаботной жизни зависимости, а также… Сложных и тяжёлых мыслей о Падме, как-то решить сложившуюся крайне неприятную ситуацию с которой всё равно когда-нибудь пришлось бы.
К слову, брошенная неверным мужем и оскорблённая его малолетней любовницей жена, внезапно, дала о себе знать. Энакину было стыдно признаться, но на фоне всех проблем, неурядиц и невзгод с Асокой, после той судьбоносной ночи, которую они провели вместе, он как-то совсем позабыл об Амидале. Это было ужасно, жестоко, отвратительно, хотя, наверное, ещё хуже было врать и лицемерить ей теперь о желании сохранить этот брак, и ещё отвратительнее было бы бросить Асоку после того, как он её кхм… обесчестил, совратил, изнасиловал и ни один раз? Точного слова подобрать, чтобы описать его поступки Скайуокер как-то не мог. Собственно, он и не хотел оправдываться. Генерал был виноват во всём, что происходило между ними тремя, и был абсолютно готов понести справедливое наказание.
Падме «позвонила» джедаю как-то очень внезапно по её личному, секретному и никем не прослушиваемому каналу связи, так что какой-либо огласки не должно было быть. Судя по фону, который маячил за плечами сенатора, Скайуокер понял, что женщина, после крайне длительного периода реабилитации от последних «счастливых» дней их брака, наконец-то вернулась на Корусант, ибо с лёгкостью узнал гостиную собственной квартиры. Нет, теперь это уже была квартира Падме, Энакин не имел абсолютно никакого права и даже думать не смел о том, чтобы просто называть колыбель их преданной Скайуокером любви своим домом. Теперь после всего, что он сделал, после всего, что натворил генерал не смел претендовать ни на возвращение в роскошную сенаторскую квартиру, ни на возвращение к ней – к женщине, «ангелу», которая всего этого не заслужила, к безгрешному, ни в чём неповинному «ангелу», с которым он так мерзко поступил. И джедаю отчасти было страшно представлять, что по этому поводу думала она.
Впрочем, то, что Амидала связалась с ним из вновь отстроенной после того ужасного разрушения и дома, и брака этой семьи гостиной, было крайне символично, как и то, что Падме не стала сохранять свою «модную» короткую стрижку, благодаря рукам какого-то умелого высокооплачиваемого парикмахера искусственно нарастив её чудесные каштановые локоны обратно.
Вопреки ожиданиям Скайуокера, который думал, что сейчас на него свалится огромный поток мощной, но справедливой ярости, ненависти, обиды, как это бывало обычно в ссорах с Асокой, Падме держалась спокойно, непринуждённо, как-то холодно-отстранённо и достаточно достойно.
- За дни, проведённые на Набу, я всё обдумала, - с наигранной вежливостью, сначала манерно, словно в сенате, поздоровавшись, с ходу промолвила Амидала, а затем резко и чётко, безапелляционно заявила, - Я хочу с тобой развестись, Энакин.
Падме назвала его полным именем, что крайне редко можно было услышать от неё во времена, когда они были вместе. Обычно Амидала нежно величала его «Эни» или как-то ещё более ласково, так, словно до сих пор говорила с тем несмышлёным мальчишкой-рабом с Татуина, хотя, он ведь уже давно вырос. И то, что Падме, вдруг, внезапно перешла на столь официальный тон было не только абсолютно понятно, но и достаточно о многом говорило. Вся её ласка, забота, её нежность и любовь, все её чувства умерли в тот самый день, когда от рук «лучшей подруги» в неравной борьбе за мужчину чуть не погибла она сама, когда «Энакин» сделал роковой выбор в пользу ученицы, а не собственной жены. Впрочем, в этой холодной официальности слишком «грешный» перед обеими своими женщинами генерал уж никак не мог её винить. Как собственно не желал и не думал опровергать абсолютно оправданное решение Амидалы бросить его. Сейчас пытаться что-то спасти было уже бессмысленно, хотя, не столько бессмысленно и бесполезно, сколько лицемерно низко и мерзко. Каждый из них троих сделал свой выбор, и пути назад не было, оставалось лишь расхлёбывать последствия всего совершённого и решать болезненные проблемы, которые требовали какого-то обязательного вмешательства. И Энакин не стал спорить, не стал говорить ещё хоть чего-то лишнего или как-то более болезненно для Падме раздувать ситуацию удлиняя этот крайне неприятный, но необходимый диалог.
