В правом углу картины мы видим мальчика, который следит за боем. Это тоже реальное лицо – Толя Гусев, сын полка. Он, как выяснилось, остался жив. А вот разведчик Митин, за которым мальчик ходил буквально тенью и который тоже изображен на полотне, погиб.

Образы некоторых бойцов отчасти вымышлены, но от этого не менее реалистичны. Вот узкоглазое лицо: боец, видимо, ранен, на голове повязка. Может быть, это татарин Битхенов? Был такой рядовой в дивизии. Служил поваром – между боями варил кашу в походной кухне, а уж когда бой и, стало быть, бойцам не до каши, подтаскивал ящики со снарядами.

Однажды ночью фашистские разведчики похитили Битхенова. Подразделение осталось без завтрака, а некоторые поспешили обвинить его в дезертирстве. Прошел день, и вдруг уже в сумерках в расположении части показалась повозка, запряженная немецкими тяжеловозами. Повозка поварская, летит на всех парах, а в бачке похлебка плещется. Смотрят – ба, да это наш Битхенов! Спрыгнул – и к командиру: «Таварыщ камбата, кухня прыбыл!» Оказывается, его схватили, связали, засунули в мешок. Оружие, конечно, отобрали. Но не предполагали фашисты, что тщедушный татарчонок – бывший десантник и в голенище сапога у него спрятана финка. Его охранники решили пообедать. Сидят, увлекшись куриной лапшой – запах обалденный! Тут-то финка и пригодилась: выбрался он из мешка, оглушил немцев – и был таков вместе с повозкой и лапшой. На войне как на войне – смерть и смех часто рядом.

В центре полотна еще одна фигура – связист. Прообраз героя тоже реален. Это Петр Романович Шпак. Он остался жив и победным маршем прошел в составе дивизии до Берлина. Непременный участник всех ветеранских встреч, он чаще всего молчал, на вопросы отвечал неохотно, удивляя всех своей скромностью. После смерти Петра Романовича в 1985 году его супруга передала музею все награды мужа. Она же прислала и завещанные им деньги, на которые были приобретены холст и краски для диорамы. Как тут, право, не заметить: история Волгограда в долгу перед этими людьми. Они оплатили ее, и не раз.

Диорама запечатлела лишь несколько эпизодов боя. Он же продолжался бесконечно долго, многие часы. Автоматчики противника уже простреливали подходы к командному пункту дивизии. Глазков лично командовал боем, но положение становилось критическим. Вышла из строя проводная связь. Штаб необходимо было перевести на новый командный пункт. Комдив оставшимися силами пытался организовать контратаку. Но вдруг из зоны обстрела прибежал его адъютант:

– Генерал ранен!

Комдива осторожно донесли до ближайшего блиндажа. Вызвали санинструктора Хмельницкую. Рана была серьезной. Люба закрыла ее куском ваты, а чтобы остановить кровотечение, сверху, как шину, прибинтовала кобуру с пистолетом. Временами приходя в себя, генерал продолжал отдавать распоряжения. Несколько бойцов пытались вынести его с поля боя, но попали под обстрел автоматчиков. Глазков был ранен вторично – уже смертельно.

Что было дальше? Об этом рассказывал на встрече ветеранов один из тех, кто сопровождал генерала, бывший сапер Г. К. Мухальченко:

– Нам удалось спуститься в небольшую балку, выйти из-под обстрела. Затем мы вышли в расположение артиллерийской батареи 10-й дивизии НКВД. Артиллеристы дали нам машину, на которой мы повезли тело комдива к переправе… Примерно через два часа я уже докладывал начальнику штаба тыла 62-й армии подробности гибели генерала. На другой день в одиннадцать часов между двух дубов около хутора Бурковский В. А. Глазков был похоронен. Выполнив приказ командования, мы вновь возвратились в Сталинград, в свою дивизию.

Лишь спустя три года после окончания Великой Отечественной войны легендарный комдив был перезахоронен в центре Сталинграда, в Комсомольском саду. Ветераны дивизии, приезжающие на встречи в музей, непременно бывают здесь. Среди них – энергичная улыбчивая женщина, бывший санинструктор Люба Хмельницкая. Это она самой первой из бойцов дивизии откликнулась на призыв волгоградских студентов из группы «Поиск». В письме она рассказывала о Глазкове, повторяя, как заклинание: «Это мой генерал! Это я перевязывала его!»

На поле боя близ Верхней Елынанки действительно осталась почти вся дивизия. Но те немногие, кто выжил, смогли спасти дивизионное знамя. После гибели генерала Глазкова командование 35-й гв. сд принял В. П. Дубянский. Оставшиеся подразделения с боями дошли до устья Царицы.

После Сталинградской битвы дивизия была переформирована, а точнее, сформирована заново. Ее героический путь продолжился вплоть до Берлина, до Победы.

А история генерала Глазкова через сорок лет после того боя получила неожиданное продолжение. В семидесятые годы, когда шла работа над одиннадцатитомной музейной летописью 35-й дивизии, в институте появился новый студент – Константин Глазков. Он неплохо рисовал и охотно помогал Валентине Ивановне, берясь за любую работу в музее. Поначалу никто не знал, что однофамилец знаменитого комдива еще и его родственник – внучатый племянник. Чувствовалось, что в семье Кости всегда жила память о герое, и он очень гордился этим.

В военной экспозиции музея – множество фотографий. Вот рядом со знакомым портретом темноволосого испанца фотография женщины. Это Зоя Васильевна Яннцкая – санитарка, на руках которой умер Рубен Ибаррури. Она ухаживала за ним в последние дни его жизни, понимая, что ранение смертельное и сделать ничего невозможно. В бою 8 сентября Рубен не участвовал. Его ранили еще близ станции Котлубань, когда через позиции взвода пулеметчиков, которым он командовал, рвались фашистские танки.

Висит в музее картина. Ее автор – Евгений Иванович Винокуров, бывший разведчик 34-й отдельной разведроты. На картине, очень самодеятельной, написанной автором по памяти, видны переправа, старый навесной мост через Царицу. В небе – черный дым, пронзаемый светом вражеских прожекторов. С автором картины тоже связана своя история. В 1980 году поисковиков и ветеранов пригласили на встречу в Харьковскую область, в город Изюм, который тоже освобождала 35-я дивизия. А до этого бывший разведчик Незнамов интересовался, не попадалась ли в процессе поиска бывших бойцов дивизии фамилия Винокуров. Это его друг, с которым он вместе воевал в разведроте и которого многие годы не может разыскать. Об упомянутой картине он тогда еще не знал.

В. И. Нефёдова рассказывала:

– И вот собрались в Изюме. Поднимаемся колонной на знаменитую гору Кременец, где должно было состояться факельное шествие. Со мной рядом идут Незнамов и еще один ветеран, прежде мне не знакомый. Этот все молчит, а Незнамов что-то рассказывает, вспоминает один из боев в Сталинграде, когда его вместе с другими разведчиками выслали вперед. «Смотрим, – говорит он, – на окраине какого-то села из погреба вылезает тетка, а в руках у нее – горшок сметаны. Предлагает нам: поешьте, сынки, а то вдруг придут фашисты да все сожрут. Мы, конечно, с удовольствием отведали сметанки, пошли дальше». И вдруг тот, другой ветеран, который все молчал, удивленно так говорит: «И я ту сметану ел». Незнамов ему: «А ты кто?» – «Я Винокуров!» – «Женька?»…

Таких встреч было немало. И спустя десятилетня бывшие однополчане узнавали друг друга по обрывкам воспоминаний, случайным деталям, оставшимся в памяти. На одной из первых встреч ветеранов Александр Андреевич Павленко, тот самый, что когда-то привез школьников в музей СХИ, рассказывал о том, как после тяжелейшего боя за сталинградский элеватор он помогал грузить раненых на плоты. Другого способа спасти их не было: сколачивали наскоро плоты, укладывали раненых и отпускали вниз по течению – авось, повезет и южнее города их подберут, отправят в госпиталь. На какой-то плот он погрузил троих – солдата с подвязанной рукой, казаха с переломом челюсти… «А третий, – вспоминал Павленко, – третий такой рыжий-рыжий был, аж до красноты». – «Так это ж я, – раздался голос. – Ну точно я! За рыжие волосы в полку меня Красным дразнили. Это я сейчас лысый, а тогда огненно-рыжий был. И на плоту рядом со мной казах плыл с челюстью на груди. Ты оттолкнул нас от берега и сказал: «Ну, с богом!» Они не успели познакомиться тогда, в горящем Сталинграде. А теперь обнялись, как близкие родственники. Воистину, нет уз святее братства, рожденного под крылом смертельной опасности.