Горельеф понравился Федору. Но в тот момент он, конечно, не мог знать, что эта первая встреча с Вучетичем будет иметь продолжение и сыграет огромную роль в жизни и самого Лысова, и города, ставшего его судьбой.

В пятидесятые годы в Сталинград приезжало очень много людей – началось буквально паломничество тех, чьи родственники, знакомые воевали и погибли здесь в годы битвы. За Мамаевым курганом прочно укрепилась слава главной высоты России. Тогда и было принято правительственное решение об увековечении памяти героев Сталинградской битвы.

Творческие отношения с Вучетичем вскоре переросли в личную дружбу. Бывая в Москве, Федор Максимович часто останавливался в его собственном особняке недалеко от Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. В доме располагались и мастерские художника, и жилые комнаты для гостей. В фойе и переходах было выставлено немало картин, барельефов, скульптур, собираемых еще с тех пор, когда Вучетич учился в Академии художеств, а затем работал в студии имени Грекова. Впоследствии коллекцию работ дополнили и выполненные в миниатюре копии основных скульптур ансамбля Мамаева кургана. Кстати, лицо Богатыря, вставшего на защиту Отечества, имеет портретное сходство с В. И. Чуйковым. Сама же скульптура Родины-матери, ее лицо, но мнению Лысова, повторяет портрет жены художника Веры Владимировны. Но ему придано не свойственное этой кроткой женщине выражение гнева.

С осени 1958 года до самого открытия памятника-ансамбля в Сталинграде побывало множество экскурсий, делегаций, видных военачальников. Командарм Чуйков долгое время был военным консультантом на строительстве. Великолепные впечатления сохранил Федор Максимович об этом человеке. Многочисленные, только ему известные истории о буднях Сталинградской битвы он рассказывал столь живо и с юмором, что его могли слушать часами. А еще любил Василий Иванович рыбалку на Волге, куда с удовольствием его сопровождал не менее азартный рыбак и охотник Лысов.

За эти годы довелось Федору Максимовичу встречаться со многими известными всему миру людьми – генералом де Голлем, Джавахарла-лом Неру, Фиделем Кастро. Несколько раз приезжала в Сталинград на могилу сына Долорес Ибаррури. «Однажды Вучетич пригласил меня в Ростов, – рассказывал Федор Максимович. – Там в преддверии ноябрьских праздников открывали памятник, автором которого он был. Памятник представлял собой гранитную стену, венчала которую фигура всадника на коне. Без всяких сомнений, изображен был, конечно, С. М. Буденный. На трибуне разместилось городское начальство. Был приглашен и сам герой, в то время уже старенький. Рядом со мной стоял Миша Шолохов, попыхивая трубкой. Он с любопытством поглядывал на Буденного: редкие волосы на седеющей голове, но из-за щек по-прежнему торчали стрелки некогда пышных усов. Шолохов посмеивался, наблюдая, как по привычке Буденный закручивает свои усы – это выглядело уже не залихватски, а весьма комично. «Если бы не славный ореол этого человека, мог бы получиться неплохой юмористический рассказ», – заметил писатель».

…Да, Сталинград стал для семьи Лысовых второй родиной. Уже было ясно, что именно здесь, поднимая из развалин город, Федор Максимович состоялся как зодчий, как творческая личность. И во всех трудностях и радостях всегда рядом с ним были самые надежные люди – жена и две дочери.

В Лисичанск же после войны он попал лишь в 1946 году. За время работы в Средней Азии он утратил связь с родными – ведь они оставались на Украине, на оккупированной территории. Встреча через много лет была трогательной. Мать и сестер он застал постаревшими, измученными страхом постоянных бомбежек. От них узнал, что в 1945 году его репрессированные родственники были реабилитированы, но к этому времени в живых никого из них уже не осталось.

«Ах, война, что ты, подлая, сделала!» Это и про них, про Лысовых. Сестры и жены братьев Федора Максимовича после репрессий и войны остались вдовами. У всех было по одному ребенку, причем девочки. У самого Федора Максимовича и его двоюродного брата Ростислава тоже родились дочери. То есть наследников, которые продолжили бы фамилию Лысовых, больше нет. «Наш род, – писал Федор Максимович, – присутствовал почти три с половиной столетия, но теперь доживает свой век и постепенно гаснет». Хочется добавить: именно на таких родах, крепких и надежных, как на твердой почве, всегда держалась Россия. Проходили века, бушевали войны, а они вновь возрождались и возрождали родину свою. Примером тому – обыкновенная жизнь одного из потомков запорожского казака Ольгия – Федора Лысова…

Дорога петляла, уходя в поля. Справа и слева необъятные картофельные плантации – хорошая картошка уродилась в тот год. Августовское солнце нестерпимо жгло. А небо, прозрачное и ясное, издавало какой-то отдаленный зловещий гул.

Было это под Сталинградом, на берегу Волги, близ поселка Татьянка. Огромный бронированный грузовик с фашистскими крестами на боках резко затормозил, напугав девушек, собиравших картошку. Открылась дверца, показалась знакомая белокурая голова медсестры Тони. – Иечка!

Тоненькую девчушку словно ветром сорвало с места, и в следующую секунду она уже была в кузове машины. Грузовик рванул с места и скрылся в клубах пыли.

Броневик с крестами был трофейным. И послали его сюда, на подсобное хозяйство завода «Красный Октябрь» за овощами для рабочих. Уже бомбили Сталинград, уже было позади 23 августа. Иечке не давала покоя мысль о семье: в городе, в Северном поселке недалеко от завода, оставалась мать с тремя сестренками. Годовалый брат умер месяц назад, перед самым отъездом Иечки в подсобное хозяйство. Двойняшкам Вере и Зое было по десять лет, младшей Юле только четыре года. Они, конечно, ждали Иечку, но пробиться домой под бомбами было невозможно.

Девчатам уже выдали справки на эвакуацию. Поговаривали, что их переведут за Волгу и отправят в тыл. Иечка рвалась пусть под бомбы, но домой – матери одной не управиться с малышами. Вот только как добраться – дороги разбиты, кругом патрули. Берегом Волги тоже не получится – горит даже вода. Отблеск гигантского пламени был виден и здесь, за семьдесят километров от города.

И вдруг этот трофейный грузовик. Все свое богатство – деревянный чемодан с селедкой, которую выдавали девушкам в подсобном, Иечка прихватила с собой. Она верила: мама и сестры живы, и чемодан окажется весьма кстати. Последний год, с тех пор, как отец ушел на фронт, Иечка в свои шестнадцать лет стала основным кормилицем семьи.

То было раннее утро 28 августа 1942 года. Грузовик с крестами, подпрыгивая на ухабах, спешил к Сталинграду. Звуки войны все приближались. Но о самой войне Иечка еще не имела понятия. Правда, фашиста уже видела. Это был немецкий летчик, сумевший посадить на поле подбитый самолет. Обычный парень с круглыми от страха глазами. Но он летел бомбить дома и улицы Сталинграда. Зачем? Кто звал его?.. Да, он был враг. Может быть, такие, как он, уже разбомбили дом, в котором Иечку так ждали?

Мысли путались. Час пути в душном крытом грузовике показался ей бесконечностью. Разговаривать не хотелось. И, как часто бывает в критические моменты жизни, в памяти всплывали картины прошлого. Раннее детство в Ленинске. Усталые глаза отца, любившего дочку, – она была похожа на него. Потом арест отца по чьему-то заявлению, что он – сын купца. Правда, отца вскоре отпустили. Но Печке было непонятно, почему ее отец, незлобивый, мягкий человек, сын мелкого торговца или даже купца, только поэтому был арестован как преступник. В чем он или его отец были виноваты?

Вспомнилась голодная зима тридцать третьего года. Печке семь лет, сестренкам по три месяца. Уже проданы и проедены золотые обручальные кольца родителей, старинная мамина брошь. По соседству умирала от голода старая женщина. Кто-то сказал, что у нее есть икона в серебряном окладе. Мама пошла в город и обменяла ее на пшено. Это спасло и старую соседку, и Печку, и ее крошечных сестренок. Богородица спасла, говорили потом.