— Хочешь сказать, тебя ничего не напрягает?

— А должно? — вызывающе поднимает она брови. — Что именно? Что ты не был примерным учеником? Или что был отбитым на всю голову хулиганом? Что дрался чаще, чем посещал школу? Что имел проблемы с законом? Что обижал одноклассников? Что из всего этого должно меня волновать сейчас, когда ты не только выглядишь — ты и есть другой человек? Я лишь уважаю тебя за то, что ты нашёл в себе силы идти другой дорогой. Тем более, хулигана в тебе сейчас выдают одни только глаза.

Сехун оторопело смотрит на девушку, что сидит прямо перед ним, и чья ладонь, касающаяся его щеки, лишь греет, ни капли не обжигая. Он правда не понимает, что творится в её светлой голове, и почему она смотрит на него так пронзительно — без капли жалости и сожаления, без капли боязни или опасения. Сехуну не стыдно за то, кто он. И за то, кем он был, не стыдно тоже. Но теперь, когда Ханни глядит на него без толики осуждения, без грамма стыда за него, единственное, на что его хватает:

— Глаза?

Ли Ханни смеётся, лбом утыкаясь в его плечо, и Сехун думает, что определённо раздул из мухи слона, невесть что напридумывав в своей голове.

— Они самые, — отвечает она. — Я никак не могла понять, что за метаморфозы происходят периодически с твоим лицом, пока Бомсу не рассказал мне всё. Когда ты злишься, когда чем-то недоволен, когда что-то выводит тебя из себя, ты выглядишь так, будто вот-вот вляпаешься в неприятности.

— Погоди-ка, — понимает вдруг Сехун, — так ты поэтому вечно…

— Именно, — перебивает его Ханни, — я не хочу, чтобы ты наживал себе проблемы. Но судя по тому, что я видела, словами ты их разрешать ещё не научился, поэтому я взяла это на себя. Не хочу, чтобы ты пострадал из-за собственной несдержанности.

Сехун смеётся, роняя голову на грудь, и не может поверить, что всё это сейчас происходит с ним. Он ещё в старшей школе привык нравиться одному конкретному типу девушек — не запаривающихся ни о чём, живущих только ради себя и наплевавших на собственное будущее, — ведь остальные милые девчонки его едва ли не чурались, предпочитая не связываться и обходить десятой дорогой. Это уже потом, решив покончить со всем этим и поступив в университет, еле сдав экзамены и получив терпимую характеристику только за счёт членства в баскетбольной команде школы, он столкнулся с необычайной популярностью у противоположного пола. И если сначала это радовало, а потом — забавляло, то затем раздражать начало просто нещадно. Настолько, что идея Пак Чанёля о «подставной девушке» показалась ему почти разумной. И не «почти» — едва Ли Ханни заговорила в его присутствии.

— Чёрт, — выдыхает он. — Ты и правда просто нечто.

— Повторяешься, — напоминает ему Ханни, улыбаясь, и Сехун поворачивается в её сторону.

— Поцелуй меня.

У неё щеки заливаются краской с такой скоростью, что удержать улыбку никак не выходит. А сама Ханни выглядит столь обескураженной, что Сехун еле удерживается, чтобы не поцеловать её самому.

— Чего?

— Моё желание, — усмехается он. — Хочу, чтобы ты меня поцеловала.

— Серьёзно? — фыркает вдруг она, принимая самый свой бесстрашно-вызывающий вид, и Сехун бы даже обязательно поверил ей, если бы не дрожащий голос и горящие краснотой кончики ушей. — Это всё, на что хватило твоей фантазии?

Сехун касается её шеи и, вновь придвигаясь ближе, выдыхает прямо в её губы, взгляда не отрывая от глаз:

— Думаешь, что я после этого остановлюсь?

Он и правда сдерживаться больше не собирается.

Потому и целует Ханни в ответ, едва она только касается своими губами его, и полностью перенимает инициативу. Девушка протестующе мычит в его рот, хлопает по плечу и даже пытается отстраниться, а Сехун улыбается, не отрываясь от её губ, попеременно сминая то верхнюю, то нижнюю, и крепко прижимает Ханни к себе, держа за затылок и отстраниться не позволяя. Он помнит, как, целуя её в раздевалке, обещал себе исправиться и таким напористым не быть. И Сехун обещание своё сдержит обязательно — как-нибудь в другой раз. Ведь Ханни, несмотря на все слабые протесты, просто потрясающе податливая, и потому удержать себя в руках, когда она так отзывчиво приоткрывает рот, позволяя его языку мимолётно пройтись по зубам и встретиться с её, когда льнёт к нему всё ближе, пальцами сжимая футболку на его плечах, просто невозможно.

Сехун наваливается на неё сильнее, заставляя спиной встретиться с кроватью, и едва не хмыкает в довольствии от того, с какой готовностью Ханни сгибает в коленях ноги, позволяя ему быть к ней максимально близко. Он соскальзывает с её губ, касаясь сначала подбородка, затем чёткой линии челюсти, и переходит на шею, уже давно для себя решив, что позволит себе действительно многое.

Ханни едва слышно шипит, когда Сехун сильнее прикусывает нежную кожу, а затем откидывает голову, предоставляя куда лучший доступ к шее, едва он языком касается пострадавшего места, с большой заботой сжимая его губами. Девушка в ответ стискивает пальцы на его плече и выдыхает протестующе, когда он снова царапает кожу зубами:

— Не надо.

Сехун с этим абсолютно не согласен, потому что уверен — надо. И собирается оставить на самом видном месте как можно больше синяков, чтобы никто не сомневался, что Ханни — только его.

Она дышит громко и часто, касаясь своей грудью его, и скользит мягкими ладонями по плечам и шее, забираясь пальцами в волосы на затылке. И, едва только он не сдерживается в очередной раз, усиливая давление, сжимает их в кулаке — словно бы в ответ. Но Сехуну не больно совсем, он лишь готовится умереть от такой непритязательной ласки, стоит Ханни вновь мягко коснуться его шеи или провести другой рукой по его плечу.

Он поднимает голову и, на несколько мгновений залюбовавшись раскрасневшимся лицом девушки и блестящими глазами, сияющими в полумраке комнаты едва ли не лучше любого светильника, вновь приникает к жаждущим его губам. Ханни с большой самоотдачей отзывается на каждое движение его губ и языка, прижимаясь к нему всё сильнее, и Сехун придвигается ближе в ответ, с комфортом устраиваясь между её ног.

Она прогибается в спине, животом касаясь его рёбер, стоит ему слегка толкнуться вперёд, и разрывает поцелуй с громким выдохом, когда он делает это сильнее. Сехун усмехается, ловя её затуманенный уже взгляд, и касается футболки, рукой подныривая под тонкую ткань, чтобы затем большим пальцем провести по крайнему ребру, запуская табуны мурашек по всему телу Ханни.

И умудряется пропустить момент, как вдруг оказывается на спине.

Он сжимает ладонь на талии девушки, не отрывая от её прищуренных глаз взгляда, когда она склоняется над его лицом, а её распущенные волосы каскадом следуют за ней. Ханни восседает на его животе, весьма собой довольная, но Сехун был бы очень ей признателен, опустись она ниже.

Ханни склоняется ближе, и он даже с готовностью подставляет губы. А потом чувствует себя ужасно обманутым, когда её губы касаются шеи. Сехун коротко шипит — больше от неожиданности, чем от чего-то ещё, и сжимает пальцы на бедре Ханни, слыша, как та довольно усмехается. Он решает, что, наверное, заслужил, а потому позволяет девушке вести, скользя ладонями по его груди, а губами — по шее, понимая, что своё он ещё возьмёт.

Руки у Ханни — не иначе как волшебные, ведь действуют они на него весьма однозначно и ярко настолько, что сдерживать себя, не накидываясь на девушку, подобно пещерному человеку, становится всё сложнее. И кажется почти невозможным, когда Ханни выпрямляется и, коротко взглянув его глаза, сдергивает с себя футболку. Сехун сглатывает, вдруг ощутив себя глупым девственником, ведь Ханни без одежды выглядит ещё лучше, чем в ней. Он ведёт ладонью по её телу, поднимаясь вверх, и, едва касается края бюстгальтера, заводит руку за спину, пытаясь найти застёжку.

Ханни снова подаётся вперёд, и Сехун, едва приподняв голову, ловит её губы раньше, чем она успевает придумать что-то ещё. А затем, стоит только девушке потянуть на себя его футболку, отрывает от кровати спину, ссаживая Ханни на свои бёдра, и откидывает в сторону абсолютно ненужный сейчас лифчик, тут же принимаясь за собственную одежду.