«В любой печали есть надежда…» В любой печали есть надежда. Вдруг вспыхнет среди туч звезда и засверкает так, как прежде, в те синие твои года. Пусть ноет хлюст, скрипит невежда, – их ду́ши илом занесло. В любом сомненье есть надежда, не обращай его во зло. Забрось фальшивые одежды и бутафорскую тоску. Она жива, твоя надежда, на том на синем берегу. Болотом тянет от безверья, как мелок он, хулы залив. Не жди спасительного ветра, греби, всю робу просолив… Нежданной силою натешься, сжав до крови́ ладонь весла. …В любой печали есть надежда, куда б печаль не занесла… 1984 «В августе яблочном, в сочном саду…» В августе яблочном, в сочном саду лучшую песню для сердца найду. Время отрадное, добрые дни, клонятся травы в зелёной тени. Белое облако. Пух тишины. Весело с речки бегут пацаны. К смеху их звонкому как ты приник! Детство твоё повторяется в них… Грусти соринка застряла в душе: то, что не будешь ты юным уже. Только мелькает, как в старом кино, всё, что когда-то сверкало давно: речка такая же, утро в саду, ловит мальчишка шмеля на лету. Солнце лохматится, ветер поёт. Милое, давнее детство моё… Всё же печалить не надо себя – выпала в общем счастливой судьба. В августе яблочном, в сочном саду лучшую песню для сердца найду. 1986 «Июнь! Распахнуты пионы…» Июнь! Распахнуты пионы, шмеля и росчерк и мотив да приозёрные поклоны простоволосых зыбких ив. Июнь – парнище желтобровый с комарьей песней в голове. В вечерний час – глоток лиловой прохлады, зреющей в траве. В зелёной новенькой рубашке в поляны светлые летит и, не гадая, рвёт ромашки – всё впереди!.. Всё впереди… 1986 Одушевлённость
Федору Григорьевичу Сухову Одушевлённость тихих рек. В лесу – живая паутинка. Пошёл одушевлённый снег на землю, чья душа притихла… Свой взгляд – у брошенной баржи, что вздрагивает ржавой кожей… Она от холода дрожит и лишь сказать о том не может. Ломают старые дома – ты вздохи их в ночи подслушай. На рощу бросилась зима! – деревьев закричали души!.. Одушевлённы берега, что осыпаются на волны… Одушевлённы облака, хотя навек они безмолвны. Понятна нам речушек боль, замёрзших трав к земле склонённость… И не с того ль, и не с того ль и в нас самих одушевлённость?.. 1980 «Потянулись – по озёрам…» Потянулись – по озёрам, через тёмные стволы – голубая дрожь предзорья, зорьки алая теплынь. На лугу в недолгой стыни, на полынистой земле кочки-ёжики застыли – по росинке на игле. И – откуда-то, куда-то – утром силы через край, – рядом трактор закудахтал под грачиный свежий грай. И, кружа в лесу витками, будто пёстрые багры, дятлы падают, сверкая, в кружева седой коры!.. Утро! В золотые сети тонких веток лезет ветер, как мальчишка сквозь забор. И покажется, поверьте, что душа твоя на свете вспыхнула – в минуты эти, пусть и сорок лет с тех пор… 1986 «Ночь тревожней, темень круче…» Ночь тревожней, темень круче, ветви бьют ограду. Поползли по небу тучи, тучи-звездокрады. Затрясло подросток-сад властною рукою. И не пробуй описать на листке – такое!.. Скажешь: ветер, мол, ревёт и летает пылко – он шутя строку порвёт, как простую былку. Стёкла домика дрожат, зашипели щели… И наполнена душа гулом восхищенья. 1981 |
