– Глонти! Глонти! На минутку! – донеслось из двери худфондовского буфетика.

Валдомиро сделал стойку, сделал по коридору три шага назад и в буфетик заглянул. У прилавка стояла небольшая очередь, которую возглавляли начальница отдела кадров, ее сестрица и Ниныванна.

Глядя на Валдомиро, Карменситы цвели сангвинистическими улыбками, и на этом ядреном фоне бледненькое личико делопроизводительницы было похоже на клок речного тумана.

– Вы не очень спешите? – ласково спросила Карменсита из кадров. – Собственно, я вот по какому делу: вас Карпук искал.

– Владимир Маркович в курсе, – сказала кассирша. – Я ему говорила.

– Пи-пи-пи, – пискнула Ниныванна.

– Большущее спасибо за заботу: мы с Карпуком уже виделись. Получил от него подробнейший инструктаж.

– Ну и умница. Сейчас помадки давать будут. Мы вас как передовика без очереди пропустим. Становитесь, становитесь, тут все свои, стесняться нечего.

– Заждались, наверное, – весело спросил Валдомиро и плюхнулся на сиденье.

– Осторожно, спинка слабая, – предупредила Мадам. – Хотя вы вон какой… складненький.

– Это вам, – Валдомиро протянул водительнице коробочку сливочных помадок. Она приняла конфеты, ткнулась в коробочку носом и довольно зажмурилась. – Ванилью пахнут. Ладно, потом съем. А чегой-то вы такой радостный? Премию получили?

– Получил, получил!.. Не совсем чтобы премию, конечно, материальное поощрение получил.

Мадам бросила помадки в бардачок и кивнула в сторону худфондовской вывески.

– Вы что – здесь работаете?

– Это несомненно, – гордо подтвердил Валдомиро.

– А вот вы мне тогда объясните, что это за фонд такой?

– Ну… Художественный…

– Типа склада? – деликатно помогла Мадам.

– Не совсем, конечно, типа склада… Здесь художники работают.

– А… понятно. И за что ж вас в этом фонде поощряют?

– Кого как… – неопределенно сказал Валдомиро. – За разное. За талант.

– Вон чего… теперь ясно. Куда едем?

Машина вышла на простор Перпендикулярного шоссе, и Мадам напомнила:

– «Хозтовары». Вам стиральный порошок купить нужно. Только на этой стороне мы не остановимся – знак.

«Дался ей порошок! – поглядывая на часы, нервничал Валдомиро. – Не до порошка сейчас. Поважней дела найдутся», – а вслух философски заметил:

– На нет и суда нет. Едем дальше.

– Вообще-то он в отпуске, но сегодня обещал быть, – сообщила секретарша. – А я почему-то думала, что вы преподаватель, а вы, оказывается… ну, ждите, ждите, он звонил, через часок появится. Так что считайте, что вам повезло!

«Вот уж действительно повезло! Ничего не скажешь!.. Люди черт знает откуда приехали, уж и стол заказан… К тому же надо попрощаться с Раисой. Как бы там ни было, все-таки не чужой человек. Когда-то мы с ней еще увидимся?.. А тут – «через часок»! Цейтнот! Самый натуральный цейтнот!..»

– Да вы не нервничайте, будет вам зачет, – успокоила секретарша.

– Простите, чистого листа бумаги не найдется?

– А вот это правильно, повторенье – мать ученья. Что зря время терять. Пожалуйста. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, вам здесь удобно будет.

Валдомиро сел в кресло и золоченым карандашиком в центре белого листа быстро написал: «Ввиду тяжелых обстоятельств…» – и кончик карандашика прикусил.

«Каких именно обстоятельств? Прошлый раз у меня как-то очень кругло получилось… – не мог вспомнить он. – Семейных обстоятельств? Ах, ладно, просто обстоятельств. Будет нужно – объяснюсь».

«…Убедительно прошу разрешить мне академический отпуск сроком на один год», – заключил Валдомиро, поставил дату и расписался. «Через часок!.. Очень он мне нужен – через часок!..»

В приемную заглянуло длинное лицо с несколько лошадиными губами. Уловив периферическим зрением лошадиный профиль, Валдомиро стал потихоньку сползать в кресле и минимизироваться. Но было поздно.

– А, Глонти, – сказал проректор по учебной работе и полез в дверь. – Попался, пропащая душа. Правду говорят: на ловца и зверь бежит. Давай, брат, разбираться.

Во рту Валдомиро образовалась какая-то тревожная кислота.

– Ты что ж это, брат, нас так безбожно подводишь? Ни слуху от тебя, ни духу.

– Обстоятельства, – растерянно бормотал Валдомиро.

– Знаем мы твои обстоятельства, – проректор вынул из покорных Валдомировых пальцев прошение, скользнул по нему незрячим взглядом и в левом верхнем углу размашисто черкнул: «Удовлетворить».

– Я все прекрасно понимаю, сам был молодым, не без этого, но уж тут никаких обстоятельств быть не может: городской смотр хоровых коллективов – это тебе, брат… Так что подтянись. Авербух тобой не нахвалится, а ты третью репетицию подряд… манкируешь. Это, брат, совсем не дело. Ты хорошее отношение цени. Оно тебе в жизни ой как пригодится.

«Эге!..» Валдомиро наконец сообразил, что к чему, и немедленно перехватил инициативу.

– Матвей Петрович! – красиво модулируя голос, заговорил он с большим напором. – Престиж института – мое кровное дело. Восемь лет я пою в нашем хоре. Восемь лет я живу его жизнью. Вне искусства я себя не мыслю. Положитесь на меня полностью, я не подведу.

– Добро, добро, я и не сомневался, – Матвей Петрович потрепал худенькое плечо солиста Глонти, кивнул секретарше на Валдомирово заявление и сказал: – В приказ.

Валдомиро наступил на верхнюю ступеньку лестничного марша и застыл неподвижно. С высоты берега перед ним разворачивалась знакомая панорама: влево – бесконечная цепь пристаней, у которых теснились пароходы и пароходишки, речные трамвайчики, катера и даже старенький толкач, вправо – причалы Нового порта, и у одного из них стоял белоснежный красавец с косыми трубами, чудо-корабль, к которому немедленно устремилось сердце Валдомиро и который, коротко гукнув, стал отваливать от бетонного причала прочь.

«Поздно, поздно…» – пронеслось в голове Валдомиро, и он ощутил горечь неясной потери. Сердце его от внезапной тоски сжалось и… тут же затрепетало в волнении.

По нижней палубе вдоль борта лайнера, лавируя между пассажирами, бежал Георгий Валентинович Листопад, мощной рукой увлекая за собой, словно тряпичную куклу, Витюнчика, прижимавшего к боку свою деревянную подружку. Достигнув трапного парохода, он рванул тяжелый засов в сторону, схватил барда в охапку, сильно оттолкнулся от корабельного борта (отчего, как показалось Валдомиро, «Александр Пушкин» значительно прибавил ходу) и – перелетел метровую межу пустого пространства.

«Ай, класс! – воскликнул в душе Валдомиро. – Роскошный прыжок!..»

Авиатор поставил обмякшего в полете Витюнчика на твердый грунт, слегка встряхнул, наклонился к низкому уху барда. Тот радостно закивал, подкрутил колок и ударил по неслышным Валдомиро струнам. И тогда на третьей палубе показалась женская фигура, – легкая, словно перо чайки, – появилась и взмахнула газовым шарфом. Листопад засемафорил обеими руками и стал похож на сигнальщика. Витюнчик тоже наддал жару – правая кисть артиста размазалась в двойную восьмерку и перестала быть видной.

– И я, я тоже здесь!.. – высоким голосом крикнул Валдомиро, но сразу же понял, что его отчаянного призыва чудное виденье с такого расстояния не услышит.

«Боже мой, господи, – думал Валдомиро, спускаясь по широкой лестнице, – и я это прекрасное плечо целовал!.. Еще вчера целовал, а сейчас нас разносит в стороны, и у меня даже нет ее адреса. Мы даже не сказали друг другу последнего «прости». А ведь в нашей встрече, такой случайной, такой непреднамеренной, такой… э-э… был, возможно, значительный и высокий смысл! Что же ты наделала, Раиса… – Валдомиро сглотнул сухой ком в горле. – Очень любопытно, однако ж, почему с ними нет Димы? Он же нашелся, там, на корабле… в музыкальном салоне!..»

Неприятное сомнение прилегло под сердцем Валдомиро, но он слабости не поддался.

«И все равно, Раиса, я буду любить тебя!.. Конечно, Димон мой близкий друг… Но разве он способен на серьезное чувство?! А я буду любить тебя… всю жизнь! Вечно!»