– Папу? – не сразу сообразил Валдомиро. – Ах, папу!.. Он там, – последовал кивок в сторону веселых неоновых огней. – Папа танцует.

– Ну и люди! Сам спинку отломил, а сам танцует! А вообще-то он у вас солидный мужчина.

– Поехали, – устало сказал Валдомиро.

– Это точно, – она включила передачу, и машина плавно тронулась.

Валдомиро ушел по-английски, не прощаясь, со смешанным чувством разочарования и легкой вины перед Голембевским и Шуруповым, хотя никакой вины не было. Актеры наперегонки кавалерились перед Катрин и подругами Вероники, прикладывались к ручкам, замогильными голосами читали монологи, чем смешили барышень до слез, угощали сладкими коктейлями, – словом, дурачились, как могли. Им было не до глупых обид.

Листопад говорил покинутой, но еще не подозревающей об этом имениннице:

– У каждого свои жизненные принципы. Мой принцип: не стареть душой. Оглянитесь, Вероника Николаевна, вокруг так много интересных людей. Например, мой новый знакомый, Виктор. В полном смысле слова – русский шансонье!

– Едрит-ангидрит! – вскрикивал шансонье и лил на галстук Гастону «Алазанскую долину».

Все были увлечены, и исчезновения Валдомиро никто не заметил.

Тополя Южного бульвара стояли плотной стеной. Их пирамидальные кроны достигали ночных небес. Звезды запутались в переплетении молодых побегов так безнадежно, что казалось, будут висеть над бульваром целую вечность, и на нем никогда не наступит день.

Упорный взгляд Валдомиро был устремлен к звездам, но виделась ему картина вполне земная и даже обыденная: круглый стол под низким бахромчатым абажуром, женщина в жакете домашней вязки, склонившаяся над картами, разложенными по набивной материи. Женщина сидит на низком пуфе, на собственной подвернутой ноге, и по размеру ступни можно догадаться о том, что она высока ростом. Это – Юлия, его, Валдомирова, возлюбленная. Юлия-маленькая видит десятый сон. Юстас что-то строчит в угловой комнате; он большой умница и чертовски порядочный мужик – он будет строчить всю ночь. А Юлия тоскует над картами: она гадает на пикового короля. А пиковый король – это он, Владимир Маркович Глонти.

– Господи, какая нужда доводить себя до такого состояния, – с сочувствием, в котором прослушивалась изрядная доля презрения, сказала Мадам и на всякий случай взяла левей.

В ярком пятне натриевой лампы стоял человек с поднятой рукой. Он был бос. Его обувь располагалась рядом на дорожном парапете. Брюки незнакомца странно топорщились. По лицу бродила задумчивая улыбка.

– Стой! – закричал Валдомиро. – Назад! Сдайте назад!

– Вы меня сегодня заикой сделаете, – проворчала Мадам. – Ну и семейка у вас… не приведи господь. Вы папаше передайте, спинку-то он того, доконал.

– Салют, – как ни в чем не бывало сказал Карагодин, усаживаясь рядом с Валдомиро.

– Дима, что с тобой случилось?! Ты же весь мокрый!

Мадам бросила быстрый взгляд в салонное зеркальце.

– Слушайте, грипп вам обеспечен. Сейчас такой грипп гуляет – «минутка». Не успеешь «мама» сказать.

– Понятное дело, – согласился Карагодин.

– Где ж ты так промок?! – не мог успокоиться Валдомиро.

– Чепуха, ничего страшного… Вечерняя роса. По лугу гулял, вот и промок малость. Скоро обсохну. Сигаретки не найдется?

Какой луг? Какая роса? Э, нет, тут что-то не так! Димон недоговаривает, хитрит! А вдруг… И воображение Валдомиро рисовало речной фарватер, корабль с косыми трубами, сигнальные огни на радиомачте; откидывается крышка люка, в невысокой бортовой тени мимо задремавшего часового… – стоп! какой такой часовой? откуда он взялся?! – мимо вахтенного! между самых его ног пробирается ловкий Карагодин и прячется в шлюпке. Гудит машина, бьют склянки. Темная фигура спускается по канату за борт. Мгновение – и человек в воде. Он отталкивается пятками от корабельного борта и бесшумно плывет к огням городской набережной, унося с собой тайну – вот только какую тайну? – и пару элегантных туфель в сильной руке.

«И все-таки – молодчина!.. – думал Валдомиро, наблюдая, как независимо и ловко Карагодин выпускает дымную струю в щель приопущенного стекла. – Не простыл бы он, в самом деле… Надо же, по канату… Отчаянная голова!»

Ни по каким канатам Карагодин, естественно, не спускался. Борт чудо-лайнера он покинул хотя и с позором, однако ж по трапу. У корабельного стюарда, прихватившего Карагодина, когда тот ковырял ключом в замке Раисиной каюты, достало-таки милосердия. Нимало не смущенный происшествием, Карагодин погулял вдоль высокого борта, поаукал для очистки совести, растянулся на решетчатой скамейке с твердым намерением ждать до победного конца, и его тут же сморило. Сон Карагодина, после сумбурной ночи глубокий и крепкий и обещавший длиться до утра, был нарушен самым варварским образом: беднягу с ног до головы окатила водой поливальная машина, освежавшая зеленую изгородь.

Вот почему Димон был мокр и настроен скептически. К тому же новые туфли натерли ему ноги.

– А я тебя сейчас удивлю, – сказал Валдомиро, не подозревавший о растертых пятках друга.

– Понятное дело, – согласился тот.

– Сегодня Гамлет с Полонием приехали.

Мадам хмыкнула и проскочила на красный.

– Встретим, не в первый раз, – Карагодин пошевелил большими пальцами на ногах и поморщился.

– На этот счет у меня имеются кой-какие соображения, – объявил Валдомиро голосом расторопного мажордома.

– Похвальная предупредительность. Гранд-регата с тройной сливной на десерт? Что-нибудь в этом духе?

– Ага, – не очень твердо ответил Валдомиро. – Можно водные лыжи организовать…

– Хорошее дело затеял, великое дело. Однако предупреждаю, с ушицей поосторожней, не пересоли, а то прошлый раз – того…

«Боже мой, господи, ну чего он злится! – не понимал Валдомиро. – У каждого бывают свои обстоятельства… Не мог же я находиться в трех местах сразу!..»

– Остановите, пожалуйста, – обратился Карагодин к Мадам, – я приехал.

Мадам с готовностью нажала на тормоз.

– Не мучай себя, мой милый, уже поздно. Утро вечера мудренее. До завтра. Встретимся на загородной вилле Листопада, нам друг друга не миновать.

Карагодин потрепал худенькое плечо Валдомиро, вылез из машины и пошел в глубь квартала, осторожно ступая растертыми в кровь босыми ногами и негромко чертыхаясь.

– Мой старинный друг, прекрасный человек, – счел нужным объяснить Валдомиро, – видите – совсем мокрый. А личность, между нами говоря, – легендарная!

– Понятное дело, – согласно кивнула Мадам и рванула под уздцы.

Около полуночи разлапистый клен, осенявший двор старого трехэтажного дома в самом конце Южного бульвара, глухо застонал под порывом сухого ветра, и бездомный сизарь, примостившийся у одного из окон верхнего этажа, завозился, поскреб лапами гулкую жесть и приподнял кожистое веко. Некоторое время он наблюдал настороженным желтым глазом колыхание огня за двойным стеклом и быстрые движения другой птицы, утопающей в роскошном оперении и очень крупной, однако мало-помалу успокоился, нахохлился и снова погрузился в таинственный и чуткий голубиный сон.

Валдомиро же было не до сна. Запахнувшись в махровый халат (алые полосы по ультрамарину), он склонился над столом и писал на листе почтовой бумаги с виньеткой в левом уголке. По толстой свече на картонный кругляш стекали прозрачные парафиновые слезы, свеча красиво оплывала, пламя ее черного фитиля удлинялось, и по стене гуляла тень Рыцаря Печального Образа. Сам же рыцарь с дурацким тазиком на чугунной головке и с раскрытым фолиантом в худущей руке, отлитый каслинским умельцем, стоял рядом со свечой и, глядя поверх фолианта скептическим взглядом, следил за полетом Валдомирова пера.

Перо летело стремительно и неудержимо.

«…Последнее время в душе творится что-то совершенно невообразимое. Милая моя девочка, каждую минуту мне тебя ужасно не хватает, мир без тебя пуст и сер, мужчины скучны, а женщины просто неприятны. Представь себе: даже работа, мое надежное лекарство и утешение, не может хотя бы на миг отвлечь от мыслей о тебе, от непреодолимого желания быть рядом с тобой всегда… вечно», – строчила вдохновенная рука Валдомиро, и он живо представлял, как его Юлия вскроет конверт, и как дрогнет почтовый листок, когда она дойдет до этих проникновенных строк, и как благодарная, мечтательная улыбка тронет ее губы, такие бледные, такие желанные!..