«Это счастье быть вечно наивным, зеленым…» Это счастье быть вечно наивным, зеленым, Быть доверчивым и до смешного влюбленным И смотреть заколдованно вслед… И, тебя не догнав, на пороге топтаться. Кто вовек не отплясывал этого танца, Тот не знает, что старости нет… «Вы говорите – Дон Кихот…» Вы говорите – Дон Кихот?.. Но раз такое вдруг замечено, Мой Санчо Панса будет женщина… И с ней отправлюсь я в поход. Что озираешься с тоской, Печальный рыцарь – род мужской? Опоры нет? Судьба изменчива?.. Да. Как ни вечен книги след, Но в прозе жизни Санчо нет… А если есть, то это – женщина. «Она сказала: «Что за цирк без риска…» Она сказала: «Что за цирк без риска?.. Тоска в благополучии таком». Поверившую в жребий свой артистку Работать с сеткой обязал местком. Но то, что лишь опасностью чревато, Рождает артистический задор, Все то, чем раскалялся гладиатор, Все то, чем заряжен тореадор, — Все своего достигнет апогея, Когда на риск имеешь ты права. Здесь просто надо стать Хемингуэем, Здесь не помогут громкие слова. Все высшее работает без сетки И презирает в творчестве покой. Верните риск! – и станут руки цепки. А ты, поэт, ошеломляй строкой! Любовь впервые. Ты в оцепененье. Ты в слове нерешителен и скуп. Но миг еще — и в пропасть объясненья Отчаянно твой стих слетает с губ. Новелла в двадцать строк И начал главный режиссер: «Опасно В военных сценах сеять только страх…» А сам подумал: «Да, она прекрасна… Недостижима, хоть и в двух шагах…» Завлит сказал о том, что сцена казни Запомнится сильней батальных сцен… И понял вдруг: строга, а чем-то дразнит, Вот хоть бы на день мне попалась в плен… А режиссер второй спросил: «Не слишком Мы увлеклись приемами кино?..» И рассудил: «Ох, было бы нелишне Жениться бы на ней давным-давно…» Но ничего не говорил четвертый. Не строил планов. Не искал побед. Он был от восхищенья полумертвым. Он просто погибал. Он был – поэт. И женщина решила: «Недалекий, Ты ищешь смерти?.. Так тому и быть!..» Ведь не считали римлянки жестоким Повергнутого до конца добить. Женщине и Анри Матиссу Был уверен: уже ничего не вернуть, И решил: что мудрить? Только в старость мой путь. Так решил: хватит. Молодость к черту катись! Интересно, что скажешь об этом, Матисс? Строки взглянут, какой ты пример им подашь? Ты назначил мне встречу, иду в Эрмитаж. Но она все подслушала: – Не суетись! Я сегодня. До завтра потерпит Матисс. . Он уступит. Он вежлив. Он все же француз. Пусть он гений. И этого я не боюсь. Я ведь женщина. Значит, имею я дар. Я сначала узнаю, насколько ты стар. Эх, поэт. Ты всегда на отчаянье скор. Подожди сам себе выносить приговор. Слушай жизнь. Слушай женщину. И распрямись. Я сегодня. А завтра музей и Матисс. «С утра спешат все люди на работу…» С утра спешат все люди на работу. И я спешу. Один для всех закон. Мне б рассмотреть ее вполоборота. Она, быть может, выйдет на балкон. Как у нее меняется лицо. Оттенки тени и оттенки света. Ведь женщина для нас, в конце концов, Лишь только отдаленная планета. Друг поучает: – Плюнь на миражи. Стань, наконец, солидным человеком. Перед девчонкой этой не дрожи. Железным будь, шагая в ногу с веком. Мы разные с тобой, мой старый друг. Владей и дачами, и гаражами. И знай: совсем напрасен твой испуг, Что буду я погублен миражами. Оставь тревоги, полные предчувствий. Для беспокойства не ищи причин. Я занят делом. В министерстве грусти Имею я высокий, важный чин. С утра спешат все люди на работу. И я спешу: один для всех закон. И пусть бездельником меня считает кто-то. Я очень, очень занят. Я влюблен. «Сон ли, дымка крымского пейзажа…» Сон ли, дымка крымского пейзажа?.. Где сам воздух светится, и даже Мягче он и утонченней света. …Стало б сном. Но подчеркнула это, В бесконечность превратила утро (Смотрит чуть насмешливо, но мудро Мой читатель). …Что ж поделать, каюсь. Снова женщина. Не отрекаюсь. Шла, и луч вдруг становился резким, Шла, и сразу громче стали всплески, Шла, и сразу море стало морем, Шла, и в ликованье день бесспорен. Не к тебе. Не возгордись собою. Ни к кому. А просто шла. К прибою. Отчужденно и без соучастья. Странно. Что же это было?.. Счастье! |
