Слушая «Аве Мария» Баха Мы слышим предсказанье вышины. И знаем оба: мы обречены. Молчим. Пусть наши мысли не слышны, Но слышим: на любовь обречены… Мы ничего друг другу не должны, Но встретились, и мы обречены. Не все ль равно, то явь иль только сны. Нам лишь бы знать, что мы обречены. «Ты и музыка – это одно. И ваш космос един…»
Ты и музыка – это одно. И ваш космос един. Два потока, что слились навеки в один. Вот, от сна отряхнувшись едва, ты открыла глаза — Это музыка… в небе весеннем гроза — Это музыка… музыка даже в таком Моем горе, когда вне твоей я мечты. Это музыка, музыка, что бы ни сделала ты. Письмо в Вильнюс Игорю Кашницкому Игорь, сердцем послушай, какая у друга беда есть: Ты прости, что к тебе я впервые почувствовал зависть Оттого, что Она на неделю уехала в Вильнюс. Она рядом с тобою, и кажешься мне ты всесильным. Ты прости мне, прости: для тебя она, знаю, чужая. Но, случайно на улице женщину опережая, Ты подумай, не в ней ли моя безысходная драма?.. Может быть, подойдет и к часовне она Остро-Брама… Ходит, смотрит она, позабыв мои строки и беды… И не знает, что всюду за нею иду я по следу. От меня не сбежать ей вовек, как от собственной тени. Видит свой она профиль в таинственном хитросплетенье. Пусть она приглядится, разве это ее очертанья? Ее тень – это я, прочерневший, сожженный страданьем. Вот, услышав орган, она входит под строгие своды. И за ней по пятам неотступно я, как Квазимодо. Предо мной ее лик. Он прекрасный, но смертно жестокий. Пусть я в Вильнюсе не был. Но там родились эти строки. «Концерт для голоса с оркестром…» Концерт для голоса с оркестром… Молчим и слушаем… себя. Нам неизвестно, неизвестно, За что, ликуя и скорбя, Мы привязались так друг к другу, Что, кажется, года, века Сквозь версты чувств, сквозь мыслей вьюгу Идем, идем издалека. Глаза в глаза. Идем навстречу. Вот, кажется, уже близки: Бери – вот счастье человечье: Оно в пожатии руки… Но все не так… Не так сказали, Не так взглянули – и опять Вспугнули стих… Ты в дальней дали — И не обнять и не понять… «Идет французский фильм. Смотри не опоздай…» Идет французский фильм. Смотри не опоздай. В Москве тбилисский гость. Ты и его проведай. Прощается Апрель. Сулит премьеры Май. Спеши. И каждый день считай своей победой. Я фильмы прозевал. Я медленней живу. Коротких встреч с тобой листаю я страницы. Тебе не до меня. Бреду через Москву И верю: о тебе опять мне сон приснится. Ты дома, иль в гостях, иль снова входишь в зал, Где через пять минут угаснут искры люстры. …А то, что я вчера тебе не досказал, — Ведь это только жизнь… а ты живешь искусством. Но будет час, когда сквозь призрачный экран, Сквозь зыбкость миражей изображенной страсти Проступят раны строк, проступят строки ран. Последней в этот раз ты не досмотришь части. И осенит тебя «помилуй и спаси»!.. Но в страшный миг, когда такое произносят, Троллейбусы полны и не найдешь такси. Трамвай, хотя б трамвай!.. Но где-то черти носят! Не новый вариант. Он был во все века. – Что я наделала!.. — …И, если ехать прямо, В ловушку попадешь наверняка: Ворота раскрывает мелодрама. …Но мы затормозим на всем скаку. И смерть мою опередим минуты на три. Не кайся. Не вгоняй себя в тоску. Не суетись. Сиди себе в театре… «…Она обманула. А я простоял под дождем…» …Она обманула. А я простоял под дождем… Влюбленные люди, чего мы от женщины ждем? Едва лишь узнает, что кто-то надежно влюблен, И чуткость срывается с рельсов, летит под уклон. И дружеской ласки легко обрывается нить. Уже не захочет в обещанный срок позвонить. Хоть взвой по-собачьи, хоть по-человечьи заплачь, Но в ней просыпается средневековый палач. И знает она, что нельзя так, нельзя так, нельзя. И чуткость придет на секунду, всем зверствам грозя. Но только заслышит, как молит мужской наш народ, — Презрительно взглянет, холодным ехидством убьет. Что хочешь – разбейся, состарься иль даже умри, — Но с нею, как нищий восторженный, не говори. Собрат по мученьям, влюбленный родной человек! Любви не поможет грядущий сверхатомный век. Хоть женская воля врезается в космос уже, Орудия пытки у женщины те же в душе, Что были в ходу у далеких, забытых эпох… И женскую душу ничто не застигнет врасплох. Она не предаст первобытное дело свое, Страдаю, но славлю величие пыток ее! |
