— Я помогу тебе…

— Будь ты проклят, Альмавива, будь ты проклят…

Она отвернулась к окну, чтобы увидеть, как в ворота заходит старуха.

— Бандитка пришла. Уходи, пока она ничего не заподозрила.

Голос Марианны был холоден и сух. Энрике молча вышел, понимая, что заслужить ее прощение будет непросто.

Марианна смотрела на закрытую дверь и чувствовала себя очень странно. С одной стороны, она понимала, что сейчас ее жизнь зависит от того, не бросит ли ее в этой переделке Энрике, с другой — теперь, после его рассказа, она сомневалась в его порядочности. Галантный, импозантный, красивый. И насквозь лживый. Фальшивка.

Все ее чувства, вся ее любовь — все это словно замерло, застыло, заледенело. И Марианна, оглушенная и опустошенная, могла только молча пялиться на проклятую дверь, за которой — она точно это знала — сидит сейчас ее сторож. Тот, из-за кого она попала в переплет. И тот, на кого были все надежды на спасение. Хотя так ли он виноват в том, что ее похитили? Ведь те, кто приложил к этому руку, во главе с таинственной донной, о которой все уши прожужжала старуха Санчес, все равно украли бы ее, вне зависимости от того, встретила бы она Альмавиву, или нет.

Это все случайность. Совпадение.

Только почему так больно? И почему не хочется верить Энрике ни в чем?

Потому что эта случайность могла быть тщательно спланирована. Как там говорил ее шеф? Именно ее, Марианну Воронцову, желал видеть на встрече испанский винодел, когда решался вопрос по поставкам его вина в Москву. Именно в ее услугах переводчика нуждался Энрике Альмавива, не желая видеть никого другого. То есть вывод напрашивается сам собой — даже если бы Марианна не поехала в Испанию в отпуск, желая посмотреть красоты этой страны, ее все равно бы сюда отправили в командировку. И здесь, в Барселоне, она бы все равно познакомилась с обаятельным сеньором Альмавивой. И он попытался бы ее соблазнить. Впрочем, что пытаться? Она сама упала ему в объятия, как распоследняя… Марианна зло топнула ногой и сквозь зубы выругалась, отказываясь признавать реальность этого всего. Внутри до сих пор все дрожало при воспоминаниях о прикосновениях и поцелуях Альмавивы. Эта страсть сжигала, сводила с ума. Черт бы его побрал, этого испанца! Стокгольмский синдром какой-то! Кто бы мог подумать, что, несмотря на всю злость и ярость, которые родились в Марианне после признания Энрике, она может все еще хотеть его! И вернись он сейчас, что бы она сделала? Разбила бы вазу о его голову или бросилась целовать? Скорее всего, сначала первое, потом — второе. И понимая это, Воронцова еще сильнее злилась. Только теперь уже на себя.

Но что теперь? Что делать, когда нет дороги назад? Когда она, всегда такая уравновешенная и холодная, влюбилась в мужчину, который косвенным образом причастен к ее проблемам? Доверять ему? Ждать от него помощи? От того, кто соблазнил ее ради наследства?

А вот эта мысль — об испанских родственниках и деньгах, которые могут достаться ей и матери — и вовсе в голове не укладывалась. Хотя многое сходилось — и то, что бабушка мужа своего, сделавшего успешную военную карьеру, не слишком любила и даже радовалась его частым отъездам, отказавшись жить в гарнизонах, и то, что мать ее была такая смуглая и цыганистая, несмотря на белокожих и светловолосых родителей. Вот только предположить никто не мог, что осанистый и всегда печальный Василий Воронцов, которого, как выяснилось, бабушке нашли, чтобы скрыть ее позор — то есть маму — окажется чужим человеком. А настоящий дед будет из семьи испанских аристократов. Вот уж точно Санта-Барбара!

Зато понятно, почему маму тянуло ко всему, что связано с Испанией. Интересно, ей бабушка правду рассказала, или это просто совпадение?

Что-то слишком много совпадений получается.

Или это судьба была Марианне с детства учить танцы, язык — все, что связано с этой страной? Чтобы однажды встретить Энрике, который изменит ее жизнь всего за несколько дней?

Сколько вопросов — и ни одного ответа. И что делать, непонятно. Но, как всегда говорила бабушка, нужно решать проблемы по мере их поступления. Сейчас главная проблема — не нежданно свалившееся Воронцовой на голову наследство, и даже не Энрике с его странной любовью, начавшейся так пошло и прозаично… Сейчас главное — выбраться из этого проклятого плена и желательно целой и невредимой. И, конечно, узнать, кто стоит за похищением. Тут Марианна была вынуждена согласиться с Энрике в его желании вычислить таинственную донну.

Если, конечно, он снова не врет и сам не является организатором аферы, чтобы каким-то образом завладеть проклятым наследством.

Кстати, а зачем ему деньги? Он ведь и так богат, виноградники и заводы по изготовлению вин, экспорт в разные страны… странно все это. Странно.

За ужином было тихо. Старуха поигрывала своим ножом, глядя в кружку с подогретым вином со специями, ее сынок бренчал на своей гитаре, а новый охранник тенью замер на противоположной от Марианны стороны стола, то и дело бросая на нее задумчивые взгляды. Она же так и не поела — кусок в горло не лез, постоянно тошнило и хотелось вскочить, схватить свою тарелку и опустить ее на голову тому, кто сейчас казался виновником всех ее бед. Разумом она понимала, что он сейчас — ее единственный шанс выбраться из этой деревни, сердце же кричало и негодовало, призывая на голову Энрике все беды мира.

— Я могу сыграть? — Энрике, которого следовало называть теперь Антонио Фернандесом, протянул руку, и сынок бандитки не без колебания отдал ему инструмент. Альберто любил свою гитару как женщину, а может, и сильнее, понимая, видимо, что только она его никогда не предаст, в отличие от ветреных красавиц.

Марианна внимательно смотрела на руки Энрике. Его пальцы казались острыми клинками, что терзают струны, вырывая у них стоны и плач. Он пел старую народную песню, и голос его чаровал и успокаивал. Так и сидела бы вечность, слушая его. Когда Марианна это поняла, нахмурилась. Почему она не может долго на него злиться? Он — предатель! И нельзя этого забывать. И вообще, кто знает, можно ли вообще верить его рассказу, если он и раньше лгал? Может, он виноват в этом похищении, и нет никакой таинственной донны?

Но, с другой стороны, зачем ему было ее похищать, если она и так готова была с ним на край земли и за край? Мог просто жениться на ней, и лишь потом позволить встретиться с поверенными дедушки.

Между тем хриплый голос Энрике не давал сосредоточиться, сбивал и утягивал в колдовской омут.

— У моей Тарары платье белоснежно… да, Тарара, да! Нет, Тарара, нет! Как она танцует, излучая свет… У моей Тарары с фруктами корзина, я прошу подать мне сладких апельсинов… я прошу подать мне розы и жасмины…

Он смотрел так, что Марианне казалось — старуха Санчес и ее сынок все поймут, разгадают игру Энрике, и никогда тогда им не выбраться из этого дома! В глазах его была та беззвездная ночь, в которой танцует у костра гордая цыганка, та ночь, когда по склонам гор спускается дама-луна, чтобы украсть себе ребенка, та ночь, в которой несчастная пленница бежит от жандармов, умоляя ветер помочь, а стройные кипарисы свечами горят в лунном свете… та ночь, в которой однажды Марианна оказалась в объятиях своего страстного испанца.

И за то, что она не могла возненавидеть его, за то, что не могла забыть его поцелуи, и, что самое обидное, хотела их, вот за это все она начинала ненавидеть себя.

Он спел еще пару песен, вызвав слезы на глазах старухи Санчес и завистливый блеск глаз ее сынка, и бандитка не выдержала, зачем-то начала откровенничать, рассказывать о своей юности среди гор, о своем любимом, который похитил ее из деревни, чтобы оставить в своем лагере. Она рассказывала, все больше погружаясь в прошлое, а Марианна вскоре поймала себя на том, что внимательно слушает и уже словно воочию видит ту юную стройную испанку, которой была когда-то старая бруха, чувствует ее боль и ее страх по отношению к похитителю, но постепенно забывает свою жизнь в родительском доме, поддаваясь на очарование бандита. Он хорош, высок и смугл, в его глазах — пламя гор, в его крови — старая Испания, которая сохранилась лишь на страницах книг, в его руках — ее свобода и жизнь. И наступает момент, когда сеньорита готова сама подарить ему все, что бы он ни попросил.