Первой мыслью было позвонить в скорую помощь, но на это у меня не хватило душевных сил - желай я помощи врачей, встала бы на учет в поликлинику, а не по знахаркам ходила. Потом хотела выбросить его в окно. Или отнести на помойку. Но ведь меня могли там увидеть, а потом опознать и найти. Все-таки неприятности такого рода совсем не входили в мои планы. Ничего не оставалось, как оставить его у себя. Он мог умереть очень скоро - не верилось, что этот ребенок слишком уж жизнеспособный. Во всяком случае, я очень хотела в это верить.

Я была зла на Серафиму. Хотелось позвонить и высказать абсолютно все, что я думаю по этому поводу. Но снова испугалась. В последнее время я поняла, насколько труслива и нерешительна, а ведь раньше считала себя смелой. Как много мы, оказывается, не знаем о себе.

Отчаянно захотелось выпить - давно оставив эту пагубную привычку, в тот момент не могла ничего другого придумать. Было так тошно, так плохо, сердце колотилось в груди раненной птицей, а голова словно отключилась. Пошла на кухню и одним глотком, зажмурившись, осушила почти половину бутылки вина, которое уже давно хранилось для чрезвычайных ситуаций. А данная ситуация была не то, что чрезвычайной, она была вообще ни на что не похожей. Меня трясло, как осиновый лист на ветру. Не знала, что мне делать, не знала, как поступить. Я вообще уже ничего не знала и не могла даже думать нормально. Со мной произошла истерика - меня мотало по кухне из стороны в сторону, словно мой вестибулярный аппарат дал сбой. Но плач из комнаты не утихал - ребенок звал меня. Наверное, мне нужно было его искупать. Или покормить. Или напоить.

При мысли о еде моя грудь заныла. Я поняла, что это прибыло молоко, и немного растерялась. Всегда мечтала о том моменте, когда рожу ребенка и первый раз приложу его к груди. Воображение рисовало весьма радостные картины счастливого материнства, но сейчас решительно не хотелось этого делать. Я боялась. Боялась в первую очередь этого ребенка. Боялась прикипеть к нему, полюбить.

Однако грудь наливалась так стремительно, что скоро халат стал давить. Мне пришлось расстегнуть несколько верхних пуговиц, чтобы дышать стало хоть немного легче. Предательский организм ничего не хотел понимать - ребенок родился и его необходимо кормить. Древние инстинкты сильнее всего прочего.

А ребенок тем временем кричал все громче и громче. Испугавшись, что крик могут услышать соседи, я, не обращая внимания на боль внизу живота, побежала к нему. Я должна была сделать все, чтобы он замолчал, по-другому никак. Я отчетливо видела, как он двигает ножками, ручками и ворочает крошечной головой в поисках соска, который в состоянии был его накормить. Он напоминал выброшенную на берег рыбу, которая вот-вот задохнется, но все еще старается найти воду. Эта рыба знает, что обречена на долгую и мучительную смерть, но все еще не перестает бороться за свою жизнь. Интересно, знает ли ребенок, что его ожидает?

Прошло довольно много времени, прежде чем решилась взять его на руки. Он был настолько грязным и отвратительным, что я с огромным трудом подавила в себе приступ тошноты. Как в бреду, пошла с ним в ванную и открыла кран с горячей водой. Знала, что после родов детей сразу же обмывают, чтобы смыть с них следы родовой деятельности. Вдруг вспомнила, что так и не отрезала пуповину, на которой висела плацента. Найдя в ванной маникюрные ножницы, наскоро прополоснула их под водой и, не глядя, отрезала пуповину примерно в десяти сантиметрах от детского живота. Нужен был зажим, и я вспомнила, что покупала такой в аптеке, но на поиски совсем не было сил, и я завязала оставшийся отросток обыкновенным узлом, словно это была обычная веревочка, а не кусочек плоти. Сверху прилепила полоску лейкопластыря.

Ребенок пищал все сильнее и сильнее и ловил губами воздух. Но я не собиралась его пока кормить, а собиралась для начала его искупать, а потом найти какую-то чистую тряпку и вату и обмотать его. Находясь в полубредовом состоянии, положила ребенка в пластмассовый таз и стала набирать в него воду. Наверное, вода была не слишком горячей, поэтому я все-таки не обожгла ребенка, хотя он имел все шансы быть сваренным - порой у нас из труб льется настоящий кипяток.

Я не помню, как купала его. Не помню, как заворачивала в полотенце и кормила. Провал в памяти был настолько обширный, что даже под пытками не смогла бы вспомнить событий, последовавших после того, как начала купать ребенка.

Очнулась только на рассвете следующего дня — лежала на полу, в распахнутом халате. Пытаясь подняться, больно ударилась головой — только тогда сообразила, что лежала под столом. Выбравшись, дико озиралась по сторонам, будто события прошедшего дня могут оказаться страшным сном, но мое тело все также болело, а грудь стремительно наполнялась молоком, была тяжелая и будто воспаленная. Смутно помнила, что мне звонил Рома, и я даже с ним, кажется, разговаривала. Только вот о чем? Как ни силилась, вспомнить не могла. Я вообще мало, что помнила — так было намного легче. Но раз Рома еще не приехал и не выбил мою дверь ногой, в панике глядя по сторонам, значит, ничего такого уж страшного я ему не поведала.

Ребенок молчал, поэтому не стала к нему подходить. Мне вообще было все равно, что с ним происходит. Для себя решила выбрать скорее политику невмешательства, чем откровенной агрессии — решила не издеваться над ним намеренно, а просто забывать о его существовании до того момента, пока он что-то сам от меня не потребует. Так проще.

На кухне, наконец, отважилась посмотреть на себя в зеркало, чтобы убедиться в том, что еще не покрылась трупными пятнами. Увидев свое отражение, чуть не вскрикнула — лицо осунулось, глаза запали, а синяки под ними были настолько большие, что закрывали практически половину лица. Когда я успела из симпатичной, психически устойчивой молодой женщины превратиться в нервную развалюху? С чего начался мой путь в пропасть? И каким чудом я до сих пор в эту пропасть полностью не упала, каждый раз умудряясь зацепиться за отвесный край? Но сколько раз я пыталась все забыть, простить, выбросить из головы, не мучить себя? Сколько долгих ночей провела в попытке понять, как быть дальше. И ни разу ничего дельного придумать не смогла — я была слаба, мне нужна помощь, но я не готова была ее от кого бы то ни было принять. Я даже лучшей подруге и любимому мужчине довериться полностью не смогла.

Неожиданно вспомнила, что уже завтра Рома должен вернуться, а выглядела я так, словно на меня, как минимум, упала ядерная боеголовка. Да еще и этот ребенок, который обязательно испортит мне всю радость от свидания с любимым человеком. Но как найти из этой ситуации выход снова не знала. Ругала себя за малодушие — нужно было еще вчера отнести ребенка в больницу и оставить там возле порога, но вместо этого я искупала его и положила спать. И что дальше делать? Я не знала, снова положившись на волю случая — ни на что другое моих сил просто не оставалось.

Я сделала себе кофе и, закурив, начала думать, что мне делать дальше. В голове разворачивались картины дальнейших событий, одна безрадостнее другой. Нужно было куда-то деть ребенка, но вот куда? Думала даже задушить его подушкой, но потом передумала. Не хотелось пачкать руки кровью и в прямом и в переносном смысле. Значит, нужно было сделать так, чтобы он просто мне не мешал. Может, когда он немного подрастет, то понравится мне? В жизни ведь и не такое случается, хотя я очень сомневалась, что смогу его пусть немного, но полюбить — мысли о том, как он появился в моей жизни, кто его отец не давали покоя. А забыть об этом у меня не получалось, как ни старалась.

Неожиданный телефонный звонок вывел из оцепенения — я даже подпрыгнула от неожиданности. Знала, что это, скорее всего, Рома — сотрудники давно перестали меня беспокоить — я все время жаловалась на разного рода заболевания, чтобы они оставили меня в покое и не совались в мою жизнь. Я не знала, хочу ли вообще возвращаться обратно в школу, потому что поняла, что работать с детьми больше, скорее всего не смогу — слишком нервной стала в последнее время. Знала, что никто сильно не расстроится, если уволюсь — все-таки в коллективе так и не смогла обзавестись подругами. А больше звонить в столь ранний час некому.