— Эко вас разделали! В таком состоянии не докладами заниматься, а в госпитале лежать.

— Василий Гаврилович! Немцы начали применять особые снаряды, — начал говорить Мугалев. — От них горят танки и гибнут люди. Надо срочно сообщить в Москву. Я видел действие этих снарядов своими глазами. Мне бы, как очевидцу, лично о них доложить. Сестра же хочет сдать меня в госпиталь. Дайте ей указание доставить меня в Москву. Я выдержу дорогу.

— Успокойтесь и говорите спокойнее, — попросил Жаворонков.

Мугалев подробно рассказал обо всем увиденном на поде боя и в горящем танке.

— Да, данные весьма важны и действовали вы правильно, — сказал Жаворонков. — Примем такое решение: вас задержим здесь на день-другой подлечиться. Как полегчает, так и отправим. Я же сообщенные вами сведения немедленно передам в Москву.

Спустя неделю Мугалева доставили в Москву. Он уже мог передвигаться, и в назначенный час его привезли на прием к генерал-полковнику М. П. Воробьеву. Сюда же вызвали комбрига Г. И. Покровского. Выслушав рассказ Мугалева, Покровский поинтересовался деталью «вращающейся струи», поблагодарил за сведения и ушел в свою лабораторию, которая находилась во дворе академии. Конструктора отправили долечиваться на Арбат, в Центральный военный госпиталь.

Вскоре в госпиталь прибыл начальник Танкового управления генерал С. А. Афонин.

— Ну, Мугалев, теперь ты настоящий танкист, коль немец изрядно намял тебе бока в танке, — говорил полушутя, тепло генерал.

Посещение генерала, его слова ободрили тяжелораненого офицера. Он почувствовал в себе прилив сил и теперь думал о скорейшем выздоровлении, о том, чтобы незамедлительно вернуться в строй.

Полтора месяца пролежал конструктор в госпитале. Потом отправили его на месяц в подмосковный санаторий. Здесь из разговора с одним генералом он понял, что два тральщика направлены под Сталинград. О том, что там готовилась исключительная по масштабам наступательная операция, он не знал, но интуитивно полагал, что раз посланы туда тралы — значит, быть чему-то важному, и рвался туда. Надо было что-то предпринять. И вот в выходной день, выпросив у няни свою одежду, чтобы погулять по лесу, он… сбежал.

Мугалев прибыл в Москву, явился в штаб инженерных войск. На докладе генерал-полковнику М. П. Воробьеву он сказал, что полностью излечился, и попросил направить его вдогонку за тралами, отгруженными на Сталинградский фронт.

— Поспешите, товарищ Мугалев. Тралы там понадобятся, — сказал Воробьев.

Тут же в штабе Мугалев встретил Г. И. Покровского. Он пригласил его в лабораторию и показал фотоснимки.

— Вот она, огненная струя, пронизывающая танк. Это — кумулятивные снаряды, формирующие при взрыве направленную взрывную струю. Такой снаряд способен «пробить» броню толщиной до 200 миллиметров. В броне струя оставляет узкое отверстие. Раскаленная масса продуктов взрыва вместе с оторванными осколками тыльной плоскости брони на пути своего движения внутри танка разрушает оболочку снарядов и взрывает всю боеукладку. Ваше счастье, что струи не задели боеукладку, а только подожгли моторное отделение. О том, что у противника есть эти снаряды, нашему командованию известно. Но применять их он начал, очевидно, только теперь.

Мугалев долго всматривался в фотоснимок — прообраз косы смерти, пронесшейся над ним и экипажем сгоревшего танка.

Во второй половине ноября 1942 года конструктор прибыл на Сталинградский фронт, в штаб 109-й танковой бригады. Командир бригады полковник В. С. Архипов познакомил инженера со сложившейся обстановкой и задачей, возложенной на бригаду.

19-20 ноября фронты сталинградского направления перешли в контрнаступление. 109-я танковая бригада, действовавшая в составе Донского фронта, в первые пять дней операции развивала наступление на хутора Вертячий и Нижне-Гниловский. Подходы к ним были густо минированы. На минные поля немцы возлагали большие надежды. Раньше проходы в них делали ночью саперы. Если этой работой займутся снова они, понадобится несколько часов. Теперь же по минам пойдут танки-тральщики. Их повели лейтенанты П. К. Печетко и В. И. Косарев. И вот уже с грохотом рвутся мины под стальными дисками тралов. По образовавшемуся проходу стремительно двинулись в атаку линейные танки. За ними пехота. Уже пройден передний край обороны противника, занят хутор Нижне-Гниловский, а вот и Вертячий. При прорыве оборонительного рубежа противника на этом участке машины потерь от противотанковых мин не имели.

Вскоре после прорыва из-за бугров и холмов, сожженных гитлеровцами хуторов поползли колонны пленных.

Наши танкисты по достоинству оценили работу механических миновзрывателей, позволивших им с ходу и без потерь форсировать минные поля и добиться успеха в захвате хуторов.

^{Мина обезврежена…}

Полковник В. С. Архипов невольно сравнивал: «Из танков, шедших на левом фланге без тралов, 11 подорвались на минах. Они не прошли передний край и не выполнили тем самым поставленной задачи».

А комиссар 310-го танкового батальона Н. А. Пантелеев говорил о тральщиках: «Это дивная штука. Сожалели, что их было так мало. Они позволили нам прорваться к Вертячему без особых потерь».

В те дни, когда в междуречье Волги и Дона завершалось окружение 330-тысячной группировки 6-й гитлеровской армии и развертывались наступательные операции, до обидного не хватало танков-тральщиков.

В ноябрьских и декабрьских боях то на одном участке, то на другом танки-тральщики обеспечивали линейным танковым подразделениям и пехоте безопасные проходы в минных заграждениях противника. Или, действуя с авангардом, они вели разведку дорог на минирование, по которым двигалась основная часть войск и боевой техники, способствуя ускоренному продвижению наступающих частей и их тылов.

Минные тральщики выполняли боевую задачу и в составе 16-й гвардейской танковой бригады 17-го танкового корпуса генерала П. П. Полубоярова при движении передового отряда в направлении от Верхнего Мамона на Кантемировку.

…Командир 16-й гвардейской танковой бригады подполковник Н. М. Филипенко поставил задачу:

«Тральщикам идти с передовым отрядом на Кантемировку. Идти стремительно и вести разведку на минирование основных путей движения бригады. За танками пойдут пехота и тылы»[3].

Во время этого рейда танки-тральщики около 60 километров шли в авангарде, проверяя дорогу.

После боев, оценивая возможности тральщиков, подполковник Н. М. Филипенко в докладной на имя командира корпуса писал: «Тралы себя оправдали при прорыве оборонительных рубежей противника, хотя и применялись разрозненно. Требуется их шире внедрять в части, для чего внести в штаты корпусов отдельные подразделения тральщиков, численностью до батальона в 25 тралов»[4].

А в отзыве командования корпуса отмечалось, что тралы «будут применяться в предстоящих боях, по конструкции и освоению они просты, в состоянии выдержать марши на значительном расстоянии»[5].

В частях, где появлялись тральщики, бойцы неизменно видели офицера небольшого роста, синеглазого, всегда сосредоточенного и внимательного к тем, кто должен был повести их в бой.

Увидел однажды тральщик и лейтенант Иван Петренко.

— Что же это такое? — поинтересовался он у Мугалева.

Павел Михайлович объяснил.

— Ну а если бы на наши Т-70 навесить их? — сказал танкист.

— Давно на фронте? — спросил военинженер.

Лейтенант рассказал, как три месяца спустя после начала войны он поступил во 2-е харьковское танковое училище, которое окончил в июле 1942 года уже в Самарканде. На фронт попал в октябре, под Сталинград, командиром танка. Нет еще и двух месяцев, как он на передовой, но каков враг — уже познал.