Занималось полное света и солнца августовское утро. Мугалев думал о том, каким образом сегодня ему удастся узнать, что это за мины, которые сжигают наши танки?

Конструктор занял место в качестве пятого члена экипажа. В сопровождении нескольких автоматчиков на борту танк тронулся.

Машина шла высокой рожью, приближаясь к роковому участку. Примерно в 300–400 метрах виднелись остовы наших сгоревших машин. Павел Михайлович, напрягая зрение, внимательно всматривался в них через башенные приборы наблюдения. На черной полосе выгоревшей ржи четко вырисовывались корпуса танков, башни, отброшенные взрывом боеукладки. Конструктор обратил внимание на характерную деталь: у всех просматриваемых танков ходовая часть была цела, опорные катки не деформированы, бортовые листы целы, — значит, причина гибели танков не мины! Мина рвет гусеницу, деформирует опорные катки, проламывает борт и днище танков. Этого он не обнаружил, рассматривая ближайший сгоревший танк с отброшенной башней.

Но что это? Мугалев вдруг заметил в приборы наблюдения, как вдали на фоне кустов блеснул яркий белый всплеск огня. Не успел он подумать, что это такое, как сильный взрыв потряс танк. Машина остановилась. Инженер быстро спустился из башенного отделения вниз и громко скомандовал: «Задний ход!» Но механик-водитель лежал без признаков жизни. Заряжающий сержант Кулаков бросился к рычагам управления и не смог ничего сделать — они не работали. В это время раздался второй взрыв — на лобовом листе танка.

Мугалев дал новую команду: «Открыть огонь по кустам, что за сгоревшими танками!» Но башню заклинило, пушку нельзя было повернуть в нужном направлении. Более безвыходного положения, казалось, не может быть. Танк наполнялся дымом. Кто-то крикнул: «Горим!» Все члены экипажа были ранены мелкими осколками тыльной стороны брони, и кровь заливала их лица и руки.

Командир машины капитан Зорин быстро открыл башенный люк. Но не успел подняться над ним, как беспомощно опустил окровавленную руку. Укрывшийся во ржи немецкий автоматчик бил в упор с близкого расстояния.

«От первого выстрела загорелось моторное отделение, — определил Мугалев. — Но странно — видимой пробоины в броне нет».

От горящего мотора в открытый башенный люк потянулся черный дым. Воздух в танке стал накаляться. «Открыть десантный люк! — скомандовал Мугалев. — Всем прижаться к стенкам и полу танка!» — приказал он.

Кто-то быстро открыл люк, и в него потянуло свежестью и прохладой. Но тут же раздался новый взрыв на лобовом листе брони. Прижавшись к полу у правого борта, конструктор отчетливо увидел узкую огненную струю, на мгновение соединившую верхнюю часть лобового листа с моторным отделением. Пожар в танке усилился.

Языки пламени и клубы черного дыма потянуло в верхний открытый люк. Поток воздуха, поступающий через десантный люк, отводил огонь и дым, охлаждая боевое отделение, где лежали члены экипажа. Температура воздуха в танке резко возрастала. Сознание инженера работало с невероятной четкостью.

«Итак, значительной пробоины в броне нет. Вот какова она — эта „загадочная“ мина, поджигающая наши танки! Вовсе не мина, как предполагали, а особые снаряды, прожигающие броню, и наши тралы здесь ничем не помогут». Поняв это, инженер крикнул:

— Товарищи! Хоть один из нас должен донести командованию: не от мин взрываются и горят наши танки, а от особых артиллерийских снарядов, которые начали применять немцы. Эти сведения любой ценой надо доставить своим!

Он приказал:

— Всем по очереди выбираться через десантный люк под танк и рожью уползать к своему переднему краю.

На лобовой части танка раздался третий взрыв, и снова блеснула та же огненная струя.

Воздух в машине все более накалялся. Послышались стоны. Лица и руки танкистов в крови, дымится одежда на них. Два человека успели пролезть через люк. Раздался очередной взрыв, и Мугалев четко увидел, как огненная желто-красная струя с разлетающимися искрами, напоминающая грубо скрученный пеньковый канат, на мгновение протянулась от средней части лобового листа брони и исчезла в моторном отделении. Струя вращалась, выбрасывая во все стороны искрящиеся звездочки горящего металла. И все та же картина — огненная струя, пронизывающая машину.

Моменты действия последующих взрывов немецких снарядов Мугалев наблюдал, лежа с открытыми глазами, прижавшись к борту танка.

Раненые члены экипажа, помогая друг другу, наконец выбрались через люк из горящего танка.

Раздался пятый взрыв, сопровождаемый все той же сверкающей огненной струей. За ним шестой, который инженер уже не слышал. Он потерял сознание. У него оказалась перебитой осколком кисть руки, пробита грудь, из рваных ран обильно сочилась кровь.

В это время находившийся под танком стрелок-радист старший сержант Смирнов крикнул инженеру:

— Лезьте в люк, я помогу!

Но ответа не последовало. Тогда он просунулся в отверстие люка, ухватил за плечи командира и потащил на себе. Беспомощно свисающая голова Мугалева оказалась у люка. Но вытащить безжизненное тело инженера Смирнов не смог. «Да он уже и мертв», — решил стрелок-радист и уполз в рожь.

Когда к Мугалеву вернулось сознание, он осмотрелся. На нем тлела гимнастерка. В танке никого уже не было. Стояла тишина. Из верхнего люка валил дым, в моторном отделении бушевал огонь. Он лежал головой к десантному люку. Оттуда тянуло прохладой и виднелась спасительная земля. Понял, что кто-то тащил его, но, решив, что убит, оставил.

Конструктора охватило непреодолимое чувство — драться за жизнь. Невероятными усилиями он вылез из люка под танк. Нестерпимый жар в танке сменился прохладой земли, и это удвоило силы.

Инженер пополз в рожь. И вовремя. Он уже находился в 10–15 метрах от танка, когда раздался глухой взрыв. Башня танка неуклюже подпрыгнула, чуть наклонилась и свалилась на землю. Черные клубы дыма взметнулись в небо и поползли над рожью. «Вот и хорошо, — подумал Мугалев. — Теперь немцы не станут нас искать во ржи, полагая, что все погибли в машине».

Конструктор упорно полз, стараясь скорее уйти из опасной зоны. Он полз медленно и долго, теряя сознание и вновь его обретая, истекая кровью. Рядом с ним разорвалась одна, затем еще две мины. «Может быть, это случайные мины? — думал он. — Возможно, немцы заметили меня ползущим на ничейной полосе и решили добить». Пыль и комки земли набивались в открытые раны. Его мучила жажда. Обескровленные губы деревенели. Левый локоть разбит осколками, и рука не действовала. Пользуясь уцелевшей правой рукой, он снова начинал ползти.

Мугалев добирался к своему переднему краю более 12 часов, пока наконец ночью не был обнаружен нашими автоматчиками, которые передали его санинструктору, а тот — в медсанбат 86-й танковой бригады.

Очнувшись, инженер увидел знакомого военврача. Несколько дней назад он стоял у дороги в ожидании попутной машины в штаб бригады. Мугалев ехал туда же и подвез врача. В дороге разговорились, тот тоже оказался москвичом, даже жил недалеко от него — у Яузского моста.

— Срочно доставьте меня в Тулу, — потребовал конструктор.

Военврач 2-го ранга И. В. Алексеев отрицательно покачал головой:

— Нет, Павел Михайлович, нельзя этого сделать. У вас открытые раны, сплошь забиты землей. Что возможно, предприняли для предотвращения шока. Но может случиться все. Я доложил о вас в штаб бригады. Если к утру не наступит ухудшения, эвакуируем в Тулу. Не теряйте времени, продиктуйте медсестре свой доклад для командования и письмо жене.

Военврач Алексеев, пожилой уже человек, опытнейший хирург, привыкший ничему не удивляться, был сейчас поражен волей этого офицера к жизни: он тяжело дышал, пульс его едва прослушивался, но превозмогая слабость, физическую боль, Мугалев медленно, контролируя свою мысль, начал диктовать сестре доклад.

Утром раненого уложили на сено в кузов полуторки. Машина осторожно тронулась. Водитель взял направление на Тулу.

В Тулу приехали к вечеру. Машина остановилась у здания обкома партии. Сопровождавшая конструктора медицинская сестра позвонила секретарю обкома и передала просьбу Мугалева лично выслушать его сообщение. Жаворонков вышел на улицу, подошел к машине: