«Вежливо улыбаться» было обязательным условием уроков с хозяином таверны. Мужчина с укоризной отметил, что лицо мальчика выражает не больше чувств, чем, к примеру, вон тот камень в стене сарая, и велел повторить за ним сначала вышеупомянутую улыбку, затем — крайнюю степень изумления, а затем — нежность, потому что Сколоту было очень любопытно, как его матери удается изобразить с помощью глаз что-то настолько сложное. Увы, но если первое и второе мальчику более-менее удалось, то нежность он попросту не осилил — получались то насмешка, то, как выразился хозяин таверны, охотничий азарт, то еще что-нибудь столь же не похожее. Сколот не знал, расстраиваться ему или нет, а потому во избежание долгих бесед изобразил полное равнодушие — мол, не вышло, и демоны с ним.

Лук сын госпожи Стифы успешно освоил, и мужчина принес ему арбалет. Поскольку настоящее оружие было бы для мальчика слишком тяжелым, хозяин таверны заказал в Гильдии Мастеров специально подобранную копию, составленную с учетом веса, роста и сил юного стрелка. Самому добровольному учителю арбалет казался игрушечным, но у Сколота вызвал такой восторг, что курицы в страхе разбежались по темным углам, а слуги временно приостановили подачу вина и фруктов.

Хрясь! Арбалетный болт вонзился в центр мишени. Хрясь! Его рассек на две половинки следующий болт, и мальчик гордо обернулся к хозяину таверны — мол, посмотри, как я теперь умею!

— Молодец, — горячо похвалил его тот. — Позволь, я пожму твою мужественную ладонь, и давай пойдем пообедаем, иначе Стифа из окна вывалится.

Женщина, исподтишка следившая за уроком, залилась краской и пропала в полумраке второго яруса.

— Она меня любит, — невозмутимо пояснил своему учителю Сколот. — Поэтому и… следит.

— Ясное дело, — серьезно кивнул мужчина, и они, спрятав оружие в кладовой, отправились в кухню.

В этом году праздничные трибуны построили за воротами, и глашатаи разнесли повсюду новость, что почетным гостем на стрельбище будет сам господин император. Друзья хозяина таверны, прячась в полумраке и понижая голос, беспокойно спрашивали: а не испугается ли ребенок, с таким усердием обученный стрелковому искусству? Мужчина не отвечал — лишь загадочно ухмылялся и бесплатно проставлял им кружечку пива.

Больше всех, конечно же, нервничала Стифа. Она грызла ногти, как маленькая девочка на экзамене, и ходила за хозяином таверны хвостиком — а нет ли у вас каких-нибудь сомнений, а не становилось ли Сколоту плохо на занятиях, а не повторится ли история, произошедшая два с половиной года назад? Ей мужчина тоже сунул пивную кружку, погладил по волосам — светлым, подвязанным чистой вышитой лентой, — и с явным сожалением вернулся к работе.

Ни для кого, кроме Сколота и его матери, не было секретом, что Стифа нравится своему работодателю. Стифа много кому нравилась — и стражникам, и мастерам, и мужчинам, и женщинам. Поговаривали, что чистокровные люди не бывают столь красивыми, но поговаривали беззлобно и осторожно, чтобы разговор не подслушали противники иных рас.

Ко дню состязаний город украсили, старое знамя над воротами сняли и повесили новое; высокомерно большими литерами на нем было вышито слово «LEARNA». Для императора построили деревянную башенку, обтянутую флагами и штандартами Соры, откуда были видны и участники, и зрители, и — что самое главное — вероятные враги венценосной особы. Мало ли, кто явится на праздник, помимо стрелков и зевак, охочих до сплетен? Вон, в империи Малерта шесть лет назад прямо на многолюдной площади убили господина и госпожу Хвет, а их сын пропал без вести, и отыскать его не смогла даже знаменитая золотая полиция.

Накануне праздника Стифа купила Сколоту белую шелковую рубашку, расставшись ради нее с такими деньгами, что хозяин таверны хмыкнул и буркнул что-то о слишком дорогих подарках. Рубашка безумно шла мальчику, но у нее все-таки нашелся и недостаток: она не скрывала шрам. Сколоту, впрочем, было без разницы, увидит его кто-нибудь или нет — он не помнил себя без шрама, да и тот выгодно подчеркивал резкое отличие ребенка госпожи Стифы от чужих детей.

Женщина до самого рассвета сидела в кресле с вязанием, размеренно щелкая спицами и порой косясь на давно уснувшего сына. Сколот либо не умел испытывать волнение, либо, наоборот, умел тщательно его запирать — любой другой на его месте проворочался бы до полуночи, а мальчик уснул за считанные секунды, уставший после уроков.

Утром он покорно позавтракал, проглотил малиновый чай, не спрашивая, зачем Стифа бросила туда столько сахара, и неторопливо переоделся. Во всех его движениях сквозила такая собранность, что, когда мальчик закинул за спину перевязь с арбалетом и устроил на поясе колчан, Стифа с недоумением уточнила:

— Ты в порядке?

— В полном порядке, мама. — Он вежливо улыбнулся, в душе благодарный своему учителю за этот благоприобретенный навык. — Я пойду, хорошо? И ты тоже поскорее приходи.

Она пообещала, что отвоюет себе наилучшую позицию на трибунах, как только закончит с уборкой. До начала стрельбищ было еще около часа, и Стифа не боялась ни опоздать, ни поскандалить, тем более что у нее имелся гостевой билет.

В шатре для участников было шумно, тесно и накурено. Опытные стрелки насмешливо поглядывали на хрупкого Сколота, а кое-кто радостно делал ставки — как быстро соперники его растопчут, как быстро он застрелит сам себя или кого-нибудь из имперских зрителей. Многие рассчитывали, что мальчик взбесится и полезет в драку, чтобы самоутвердиться перед состязанием — но Сколот плевать хотел и на туманные намеки о слабости своего отца, и на явные провокации. Невысокий человек в латном доспехе посмотрел на него с тенью уважения.

Уже знакомый мальчику паренек в шляпе, теперь — обросший густой каштановой шевелюрой и бородой, — забежал в шатер сразу после гортанного сигнала труб. Пояснил, каковы правила, попросил посерьезнее относиться к мишеням и велел выходить группами по двое-по трое, когда он будет называть имена — благо, его хорошо поставленный голос пронзал плотные тканевые стены шатра, как нож — масло.

Стартовая черта… стрелу на тетиву… сокрушительное поражение…

Сколот закрыл свои мутные серые глаза и принялся покусывать нижнюю губу. По ощущениям, пришлось пережить целое столетие, прежде чем паренек в шляпе заорал: «Дальше у нас… господин Солен, господин Храт, господин Эрет… и господин Сколот!»

На трибунах госпожа Стифа снова сжимала кулаки, а рядом с ней возвышалась фигура хозяина таверны — непоколебимо спокойная. Женщина помахала мальчику рукой, и он заметил, как блестят крохотные капли слез на ее ресницах — она так боялась, что была не в состоянии их сдержать.

Четыре мишени, лук, подаренный к десятому дню рождения, взрослые соперники, ставки… голос высокого паренька гремит раскатисто и беспощадно, господин Храт натягивает звонкую тетиву…

— О-о-о, с ума сойти, какой поворот событий! Неужели конкуренты ее подрезали?! Бедный, бедный господин Храт! Что ж, придется вам взять казенное оружие, а господам Эрету, Солену и Сколоту — стрелять без вас! Господа, постройтесь, пожалуйста, у стартовой черты, и выберите мишень! Когда я скажу «три!», выпускайте стрелу, и да сопутствует вам удача!

Оперение привычно коснулось бледной щеки мальчика, и он расслабил пальцы. Тонкая, но обшитая дубленой кожей с внутренней стороны перчатка прятала его израненную, огрубевшую ладонь, а вот шрам был открыт всеобщему обозрению, и трибуны возбужденно перешептывались — но стоило стреле задрожать в самом центре мишени, как повисла напряженная тишина. Такая бывает перед грозой — и перед валом аплодисментов; громче всех, не щадя своих рук, хлопал хозяин таверны.

Господин Солен тоже попал, а вот господин Эрет немного промахнулся, и его отправили обратно в шатер.

Задание усложнилось, потом усложнилось еще, и еще. Помимо господина Солена были еще опытные, или удачливые, или хитрые стрелки, но они постепенно отсеивались, а Сколот мягко, вкрадчиво делал то, что больше всего… любил?