Кагарад попробовал шагнуть на первую ступеньку, но она хрустнула, и он, будучи аккуратным и неторопливым человеком, выбрал вторую.
Рубка напоминала брюхо инопланетного чудища, сплошь усеянное роговыми наростами. Осколки жаропрочного щита лезвиями торчали из ее стен, и сердито скалился треснувший иллюминатор, а единственный уцелевший штурвал над приборной панелью хранил на себе отпечатки двух совершенно разных ладоней.
Перед ним кто-то сидел, и его правая рука плетью висела вдоль бокового шва зеленой полицейской рубашки. В полумраке, поймав одинокий луч света фонарика, белым огнем полыхнули два полумесяца, расположенные спиной к спине и небрежно приколотые к воротнику.
— Господин Хвет?
Тишина. Но левый, не пострадавший, локоть едва различимо дрогнул.
Кагарад обошел капитанское кресло так, чтобы видеть лицо хозяина «Asphodelus-а». Все такое же худое, измученное лицо — и разорванный шрам, и профессиональные, ровные, короткие швы на коже. И растрепанные черные волосы, и темные-темные пятна, проступившие на ткани все той же зеленой полицейской рубашки.
— Господин Хвет…
Талер не отвечал, глаза у него были совсем мутные. И сквозь привычную светлую голубизну то и дело проступали хищные багровые всполохи, как если бы там, внутри, кто-то разводил костер.
Или боролся — один на один — с лавой.
Хозяин «Asphodelus-а» едва шевельнул пересохшими губами:
— Элентас… как мне… добраться…
Шел снег. Пушистыми хлопьями срывался с животов серых, нависших над городом туч, оседал на шапки и головы, покоился на капюшонах и рукавах, поблескивал на ресницах.
Мерно стучали подошвы. Мерно звучали голоса.
Торговка зимними яблоками вопила на весь рынок, убеждая, что у нее самый лучший, самый свежий и самый вкусный товар. Без обмана, без дешевых балаганных фокусов.
На нее поглядывали. Кто — хмуро, а кто — с явным интересом.
Мимо проехала телега, нагруженная войлочными одеялами. Гордо прошла девочка лет семи, волоча за собой крохотные детские санки, нагруженные дровами. К ней тут же прицепился пьяница, коротавший свое сомнительное время на углу улицы; еще немного посидит — и замерзнет, с оторопью подумал Кит.
Припорошило снежными хлопьями и высокую вывеску таверны. Талер заходить не стал — потоптался на пороге, дал рыжему человеку у стойки знак, что все нормально, обстановка не изменилась, — и отправился дальше, не боясь ни ветра, ни холода.
Он был удивительно похож на Эсту.
И все-таки — удивительно не похож.
Сколько общего, говорил себе Кит. Сколько общего — но от него я слышу куда меньше глупостей. От него я слышу куда меньше наивных, а с высоты опыта — еще и забавных вещей. Он спокойный, он сообразительный, он жестокий. Бесхитростный, зато упрямый. Безрадостный, зато честный.
Четверо, сказал себе Кит. Всего лишь четверо. Ты бы, Эста, не решился никого убивать. Ты бы заключил, что не имеешь на это права. А он — посмотри, идет, не колеблясь, прямая спина, широкие шаги, рукоять меча и кобура на поясе. А он — посмотри, идет…
Мороз нарисовал на редких стеклянных окнах разлапистые ветви, листья и колючки. Мороз насмешливо гладил прохожих по щекам, выпуская на свободу румянец; мороз дергал их за перчатки, мечтая дотянуться до пальцев. Но никто не пугался, все были заняты своими делами — хотя там, за стенами Лаэрны, кто-то наверняка не мог добраться до своего дома. Кто-то умирал, окруженный холодом и снегом, кто-то безнадежно кутался в меховую куртку, оказавшуюся бесполезной. Кто-то в последний раз, отчаянно, невыносимо тихо произносил самое дорогое для него слово…
Он бы тебе понравился. Этот человек — обязательно понравился бы тебе; ты бы им восхищался, ты бы им дорожил. Как дорожил и мной — ты ведь не забыл, там, на краешке неуклюже сотворенного мира, у берега Извечного Моря…
Голубоглазый мужчина остановился посреди площади, зачем-то ощупал свои ребра. Нахмурился; Кит обеспокоенно следил за каждым его движением.
— Что-то случилось, Талер?
— Нет, — рассеянно ответил мужчина. — Вроде бы нет.
========== 14. Пролиться кровью ==========
Вообще-то господин Кит снял шикарную комнату в трактире, но Талер настоял, что молодому человеку с повадками высокородного там делать нечего. Тем более — когда у него имеются очень удобные, поблизости обитающие, друзья.
Не то, чтобы Кит признавал Талера своим другом. Но высокий худой мужчина с голубыми выразительными глазами чем-то необъяснимо ему нравился, и если поначалу юноша думал, что дело в его похожести на дракона-Эсту, то вскоре был вынужден поверить, что нет. В Талере, как человеке, как лойде и как носителе крови Элентаса бесновалось, бушевало, сходило с ума нечто совершенно особенное; нечто живое, наделенное своим разумом, неукротимое и, пожалуй, голодное. Талер был невозмутим и спокоен, а оно, это неукротимое, билось об его кости, едва не ломая, не выбивая их наружу. Оно не давало мужчине спать, и он часами ворочался под одеялом, почти беззвучно — и все же в ночной тишине обостренный слух юноши ловил шорохи так жадно, словно без них ему было не уснуть.
Лойд напряглась, увидев Кита впервые — и так и не сняла обороны. Поговорить с ней у хозяина пустыни не получалось, как, по сути, и привлечь ее внимание; ко всем его поступкам девушка была равнодушна. Откуда взялось такое ледяное презрение — и чем ее мог обидеть молодой человек, едва переступивший порог, — Кит недоумевал, но спрашивать у более миролюбивых, типа Эредайна и Лаура, людей не решался. Он ведь не маленький, а взрослых такие проблемы не должны волновать.
Талер часто уходил с утра — и возвращался утром, невесть где пропадая целые сутки, если не больше. В такие дни — и ночи — Лойд не спала тоже: собирала себе кокон из теплых одеял и сидела, таращась на огонь в недрах закопченного камина. И глаза у нее были совсем несчастные, умоляющие глаза — вот сейчас, пройдет какая-то секунда, и скрипнет угловатый ключ, и знакомые шаги пройдут по коридору. Вот сейчас… пожалуйста… какая-то секунда…
Ключ скрипел на рассвете. Талер улыбался, аккуратно ставил на стол неуклюжую плетенку со свежими продуктами — и садился рядом с девушкой. По-братски обнимал ее за плечи, иногда — притягивал к себе и гладил по белым, как снег, волосам. Она молчала, размышляя о чем-то своем; Кит понимал, что она готова расплакаться. Эти слезы, недоступные, желанные, горькие слезы порождали неправильный, нехороший блеск в плену ее длинных ресниц — но Лойд не давала им воли. Она улыбалась и пыталась врать, что все хорошо, все нормально, Талер ее ничем не обидел. Она же не глупая, она знает — важные дела, Сопротивлению нужно работать, иначе толку со всех его достижений, толку со всех его стараний?
И толку, добавлял от себя — и про себя — Кит, от всех этих бессонных ночей, от короткого — часа в четыре — отдыха? От темных кругов под нижними веками, от шрама по скуле вниз, от усталости, так прочно засевшей в лице мужчины, что искоренить ее, кажется, уже нельзя?..
Не желая спать — или не умея спать? — Талер помогал девушке подняться, одеться и выйти за дверь. Стучал костыль по деревянному полу; стучал по камням порога, по вычищенному двору. Ни сугробов, ни тем более льда — Лойд нельзя, ни за что нельзя поскальзываться. Лойд надо беречь себя…
А ты, спрашивал Кит, наблюдая за их прогулками из окна. Почему ты себя не бережешь?
Изредка они ходили на рынок. Вместе; Талер подавал девушке локоть, и она неловко за него хваталась. Тикали сабернийские стрелки, отсчитывая время поздней карадоррской осени; стуча по мостовой, гнался, гнался и не успевал за ними костыль. Подобранный по росту, наверняка удобный — и все равно унизительный для каждого бойца, для каждого — бывшего…
Она была, говорил себе Кит. Как боец, она была. Она позволила себе — там, во мраке, среди крови и запаха железа — быть. Бок о бок с высоким худым человеком, способным разнести Карадорр не по камешку даже — по пылинке, дай ему только повод…
