Капитан Хвет дернулся — и ударился виском о чертову обшивку «Chrysantemum-а». Юноша, окрестивший себя Рекой, доведенный до предела своей же силой, уставший, одинокий, необходимый лишь господину Лерту и госпоже Арэн, отыскавший друзей лишь в особняке Хветов, был таким реальным, таким ясным, что…

Талер потрогал зашитую Диком ван де Бергом рану. Она почти не болела — или мужчина просто отупел, потерял с ней всякую связь, потому что нельзя терпеть ее постоянно, потому что нельзя постоянно быть слабым.

Повторяем ли мы ошибку лойдов, спросил он себя. Повторяем ли мы?..

Господин Лерт — мой далекий предок. Основатель семьи Хвет. Если бы не он, кому известно, как сложилась бы судьба девочки по имени Арэн. Если бы не он — ее, наследницу малертийского трона, убили бы в какой-нибудь подворотне. Или прямо на площади, не стесняясь — но рядом всегда, неизменно, преданно был Гончий, и девочка дожила до глубокой старости. Дожила до глубокой старости — и умерла спокойно, во сне, принимая смерть без опаски и сожаления. И ее похоронили на том же кладбище, где семнадцать лет назад оказались родители юного Талера Хвета. И он сам, там есть его собственная — пустая — могила…

Мама, подумал он. Мама была отчаянно некрасивой. Мама была… ну, чем-то похожа на Лаура, что-то имелось в ней… такое, что всех отталкивало — кроме отца, привлеченного, скорее всего, ее богатым приданым.

Как удалось ей, обычной, по сути, женщине, убедить его, что Движение против иных рас — это плохо? И нечестно, и несправедливо, и жизни, вопреки мнению большинства, достойны все, кто родился на Карадорре. И за его пределами — все…

Нет, сказал себе Талер. Нет, что за дьявольщина? Какое, к черту на рога, Движение? Какое, к черту на рога, приданое? Конечно, моя мама была дочерью банкира, но папа не знал, кто она такая, целых полтора года. А затем она сама призналась — мол, так и так, не обессудь, пожалуйста, милый…

— Не ходи, Талер, — отчаянно попросил кто-то. — Не ходи. Ты уже не придешь назад. Оставайся. Тебе надо остаться, я спрячу, я смогу тебя защитить…

Его передернуло. Голос был знакомый — вкрадчивый, нежный голос, — и во всех его нотках жил образ человека с карими в прозелень сощуренными глазами. Смотрит, как будто оценивая собеседника, наблюдает за ним из-под пепельных ресниц. И скрывает, хоронит глубоко внутри каждую свою эмоцию. Ведь ему по статусу не положено их испытывать, он должен быть безучастным.

— Зачем тебе эти четверо? Пускай живут, эта жизнь все равно будет безнадежно испорчена. Они боятся любой тени, любого шороха — и не могут избавиться от этого страха. Они будут бояться до самой смерти. И умрут в ужасе, так зачем за ними идти, зачем рисковать, Талер? Останься, прошу тебя, останься…

Он пожимает плечами. И выходит.

Всего лишь четверо, Шель. Я поклялся, что умрут они все. Я поклялся.

И когда лед на озере покраснеет и, пожалуй, растает, и отрубленные головы будут валяться на снегу, будто мусор… я стану свободным. Я наконец-то… стану свободным.

Ты просишь, заключил капитан Хвет. Просишь у кого-то, кто выглядит, как я, но мы — разные. Этот, мечтающий перебить всех участников Движения, как-то раз поглядел на меня из нутра зеркала, как-то раз велел мне подняться и не позориться. И это был, вероятно, хороший совет, добрый — по-своему.

Он улыбнулся — левым уголком запекшихся губ, — и поднялся, не отнимая левую ладонь от обшивки стены. Правая, сломанная рука висела плетью, была бесполезна, и все же — он не боялся. Опять — не боялся ничего, как не боялся ничего Лерт, и как не боялся его брат, шагая по ступеням винтовой лестницы и еще не представляя, не смея представить, каким чудовищем проснется наутро…

Повторяем ли мы ошибку лойдов, напомнил себе Талер. Повторяем ли мы? Господин Лерт — мой далекий предок. А его брат…

Он выдохнул. Медленно, сквозь лихорадочно стиснутые зубы. И вдохнул — тоже не торопясь.

Ты просишь меня остаться. А я попрошу… кое-кого другого.

Кое о чем другом.

— …если это сработает… — говорить было трудно и невыносимо больно, как если бы слова были стальными шипами, застрявшими в его горле. — Я…

Надрывный кашель. Если бы не звукоизоляция, Дику ван де Бергу стало бы дурно, и он примчался бы на звук с аптечкой и стаканом воды.

— …о помощи… именем твоим, Элентас.

Карцер «Chrysantemum-а» погас. На прощание мигнула синим светодиодная панель, на прощание покачнулся, будто палуба настоящего, морского корабля, пол.

И возник — тоннель, и любопытная мордашка рыжей саламандры, и хрупкое запястье на камне, сумевшем уцелеть в огне.

Захлебывался боем набат в городе эмархов. Пасть рыжей саламандры исказила ухмылка — а потом хрупкое запястье перехватило ее за гребень и утащило внутрь, в раскаленную лаву…

Вряд ли она сгорела, тупо сообразил капитан Хвет. Она же и сама… пламенная. Хотя…

Хрупкое запястье вновь показалось над лавой. Шевельнулось, будто приветствуя, и в дыму ярко загорелись чужие зеленые глаза.

— Прости меня, Лерт, — глухо произнес юноша. — Прости. Я не могу пойти с тобой… ведь ты — там, а я — здесь…

Талер слушал, затаив дыхание. Казалось, одно лишнее движение — и подземная огненная река замолчит. Казалось, одно движение…

Но она говорила.

— Я не могу — сам… но могу поделиться огнем с тобой. Могу поделиться, если ты выдержишь… не сгоришь… хочешь?

Мужчина сглотнул.

— Я прошу о помощи, — тихо напомнил он. — Именем твоим… Элентас.

— И это значит — бери… — лава пламенела в тонкой ладони юноши, как надломленная, непоправимо измененная вода. — Для тебя — что угодно, только не бросай меня больше тут…

Река дрогнула и поплыла, сменяясь привычными капитану Хвету картинами. Запертая панель шлюза карцера… светодиод… обшивка…

— Элентас… Элен… как тебя найти?!

Он рванулся вперед, протягивая руку, рванулся вперед отчаянно, как если бы там, в раскаленной лаве, тонула его Лойд. Он рванулся — и ощутил, как ударила по плечу короткая смешная косица, собранная из белых, будто снег, волос, как закричала госпожа Арэн — нет, Лерт, не смей, не нужно, — как счастливо улыбнулся Элентас, не сомневаясь, что его лучший друг не подведет, что его лучший друг дотянется…

И схватил пальцами… пустоту.

Панель запертого шлюза дрогнула и начала плавиться. Серые блестящие капли покатились капитану Хвету под ноги, как все та же вода.

Показались провода — и лопнули, и полыхнули оранжевыми искрами, и обугленными кишками системы обвисли внутри обшивки. Шлюз, карминовый от жара, зашипел — и выпал из проема, и прожег внушительную дыру в полу переходной части корабля.

Все, что окружало Талера — и светодиоды, и соседние шлюзы — шлюзы обычных, нормальных кают, — и выход в машинный отсек, и длинная лампа высоко вверху — окрасилось в алый цвет. Из-за огня — и по велению искина, возопившего об угрозе пожара, утечки воздуха и падения.

— Выпуск противопожарной пены состоится через пятнадцать секунд… внимание, покиньте поврежденное судно… внимание, покиньте поврежденное судно… активированы основные аварийные коды…

Мужчина рассмеялся. Негромко и зло, внезапно поняв, насколько ему надоел этот «Chrysantemum». И его хозяева, и гребаный искин тоже…

Сломанная правая рука. Профессионально зашитое уродство — уже не от виска вниз, а вдоль по щеке, и по краешку челюсти, и…

…и Лойд. Где-то там, за пределами внутренней и внешней обшивки, находится его Лойд. Грустно поглаживает пачку дешевых сигарет, брошенных Талером у запасного штурвала, и все думают, что она спокойна, и все на нее рассчитывают, хотя она бы с удовольствием рехнулась немедленно…

И Джек. И Адлет. И Эдэйн.

Умница Эдэйн, который не побоялся напомнить своему капитану, что если он умрет — вслед за ним обязательно умрет воспитанная на борту «Asphodelus-а» девочка.

Вот оно, заявил себе Талер. Вот оно, я здесь, Элентас, я здесь, как ты и сказал — но ничего не изменилось. Меня ждут мои товарищи. Мои друзья.

Самые лучшие люди в этой чертовой галактике.