Пальцы разжались.

…она падала очень медленно. Так медленно, что, будь Сколот менее потрясен, он бы успел ее уберечь. Успел бы ее поймать.

Она треснула и рассыпалась — мелким блестящим порошком.

Старуха взяла мальчика под локоть и покинула Фонтанную Площадь, а Сколот стоял, не ощущая времени, час или два, стоял и смотрел на разбитую «драконью слезу».

На свою погибшую надежду.

И на свой смех.

========== 13. Именем твоим ==========

Болел шрам.

Да. Это было самое сильное чувство — резкая, упрямая боль от виска вниз по скуле, неприятный скребущий звук, словно мышь пытается выгрызть и выцарапать выход из комнаты.

Или — вход в нее.

— Дирижабли умеют летать по небу… как птицы…

На переносице — черная в синеву клякса.

— Шель, а ты… ну, имеешь представление… о том, что такое ДНК?

Чей-то растерянный выдох.

— А… железная дорога, Шель?

Он не видел, но знал, что на столе погасла одинокая тонкая свеча. Погасла, удрученная весом желтого пахучего воска. Воск очень красиво ложится каплями на кожу, растекается по ладони, горячий лишь в первые секунды. А потом — теплый, согревающий, как маленькое солнце, обреченное вскоре умереть.

Свеча горела не только в кабинете. Свеча горела и на вершине замковой башни, на Келеноре, юго-западном острове архипелага Адальтен. И там же сидел невысокий, хрупкий, изящный паренек с огненно-красным ореолом вокруг лица — то ли волосы, то ли искры. И глаза — ярко-зеленые, с вертикальными, острыми зеницами, похожими на лезвия.

Перед ним стояла шахматная доска. На низком столике, замысловато украшенном резьбой. Фигурки россыпью расположились по центру — черные фигурки, а белые строем погибших солдат замерли под локтем высокого сероглазого человека, чьи белые пряди госпожа Арэн собрала в короткую, но очень аккуратную косицу.

— Ваш ход, уважаемый господин Элентас, — мягко произнес он. — Может, вы еще сумеете спасти короля?

Паренек улыбнулся. Он обладал какой-то странной, какой-то необычной красотой, и эта красота завораживала, тянула к нему, словно бы канатами. Потрясающие черты. Потрясающие цвета.

Потрясающая улыбка.

— У меня есть, — паренек посмотрел господину Лерту в глаза, — интересное предложение для, извините, черного генерала. Если черный генерал его примет, то независимо от исхода окажется, что я победил.

Гончий любопытно сощурился:

— Ну-ка?

— Бывают битвы, чей исход определяется не потугами, извините, воинов, а умом командиров. Сейчас это, — паренек благодарно взял кубок с легким адальтенским элем, — редкость, потому что командиры все больше тупеют и жиреют, а умы у них, наоборот, сокращаются. Или сохнут, если угодно. И все же, — яркие зеленые глаза выразили печаль, — я помню такие дни, когда они обменивались кровью, скрепляя мир, и воины расходились по домам. Пускай не удовлетворенные, пускай, извините, уязвленные, но зато — живые. Понимаете, к чему я клоню?

— Понимаю, — серьезно покивал Тэй. — Вы предлагаете обменяться кровью, господин Элентас? Вы уверены, что подземной огненной реке безопасно обмениваться кровью с Гончим, носителем полноценного «лойда»?

Паренек пожал худыми плечами:

— Огонь пожирает все, господин Лерт. Лучше скажите — вы согласны?

Гончий, не отвечая, потянул из ножен узкий охотничий клинок.

Красная кровь на широкой ладони спокойного, несколько равнодушного к боли мужчины. И багровая, с оранжевыми танцующими искрами — на ладони паренька…

Талер осознал себя распятым на проводах. На железных проводах, подключенных к линии позвоночника, а еще — к плечам и шее, ноющей, затекшей и как будто готовой треснуть.

Мучительно хотелось курить. Настолько мучительно, что образ пачки сигарет маячил перед его зрением — голубой силуэт кита, неизменный логотип его любимых «Whale»…

Впереди был экран. Маленький экран, битые пиксели и надпись: «Вы действительно хотите активировать код? Это может иметь необратимые для Вас последствия».

Воины стоят, не выпуская из рук мечи или древки копий. Воины стоят, с ненавистью изучая противника — а под ногами у них текут, поблескивая под весенним солнцем, густые карминовые ручьи. И лежат мертвецы, которым уже до лампочки, одержат ли победу их тупые, разжиревшие на подачках императора генералы…

Правая рука Талера была сломана. А ведь он предпочитал именно ее, когда речь заходила о мечах или пистолетах. И когда речь заходила о том, чтобы, наконец, поджечь удобную связку харалатского динамита.

Поэтому он коснулся экрана левой.

И тут же пришел в себя.

В карцере «Chrysantemum-а» было темно и холодно. И застывала под щекой лужа, липкая и совсем недавно — горячая. Карминовый цвет… разорванный шрам.

Как же я устал, подумал мужчина, тяжело опираясь на обшивку стены. Как же я устал. Эта хваленая планетарная полиция — неужели она и правда не сумела договориться? Неужели она и правда приняла чемодан с деньгами, или банальное сообщение о том, что на карту зачислены бешеные деньги? Неужели она и правда обрекла на смерть целый город — и Талера за компанию, потому что не сомневалась: Талер, едва услышав о количестве заложников, забудет обо всем, в том числе и о девочке по имени Лойд?..

Девочка по имени Лойд. Где-то там, на борту его «Asphodelus-а».

Он сжался в измученный комок на полу. Захрустела корочка лужи, свело правую половину лица; теперь она была беспомощна, эта правая половина. Какие там разговоры, если и веки поднимать — он вынужден через боль?..

Спать, приказал себе Талер. Спать. Из карцера не выбраться, шлюз не выбить — значит, пора спать. Пускай так, пускай роль подушки сыграет лужа крови, пускай будет холодно и темно. Пускай там, за панелями и сенсорами, сидят и чувствуют себя счастливыми Дик ван де Берг и Мартин Леруа. Долго они счастливыми не будут — либо Лойд пальнет по «Chrysantemum-у» из бортовых орудий, либо Талер задушится воротником… или зарежется полумесяцами.

Он сжал их в ослабевшем левом кулаке. Два зазубренных полумесяца. Постоянный символ полиции. Космической полиции, места, где он был кому-то нужен… и мог кого-то спасти.

Ему вспомнился парад — последний парад по случаю выпуска. Где все молоды, полны энтузиазма и, чего греха таить, гордости. Где все одеты в темно-зеленую форму, все причесаны, у всех — до блеска начищенные ботинки. И преподаватель ругает мальчишку-Адриана за браслет, широкий кожаный браслет, умело спрятанный под манжетой рукава…

Адриан был чудесным. Добрым и бескорыстным, хуже библейского святого. Делая людям добро, чаще всего — тихо и незаметно, он ничего не требовал от них взамен. Ему не было ничего нужно. Он просто любил своих друзей, никому, впрочем, не открывая причину этой любви. А там ведь была причина — была наверняка…

Задремав, он снова оказался перед экраном. Битые пиксели бегали по нему, словно демоны, внезапно получившие плоть. Битые пиксели щерились кривыми серыми лицами, усмехались: мол, как поживаете, капитан Хвет? Небось, хорошо? Бросили свою команду, взяли — и бросили, да еще и ради чего? Ради промаха планетарной полиции?..

Элентас наблюдал за тем, как ползет по небу луна. Огненно-красный ореол над ярко-зелеными глазами.

Она — живая? Она такая же, как я?

Подземная огненная река живет глубоко в Сокрытом. Живет внизу, под мрачными тоннелями Изначальных, под великолепными тронными залами и под обрывками украденных небес. Воровать небеса — это весело, это популярно. Все так делают — все, кому позволяют способности. А Элентасу не позволяют. Его место — во тьме, там, где пламя никого не убьет. Его место — во тьме, там, где он сходит с ума от полного, бесконечного одиночества. Эмархи, эрды, Изначальные — какое им дело до подземной огненной реки, до покинутого мальчишки, нет, не так — до мальчишки, никогда не имевшего связи с кем-то живым?..

Виноват ли я, что течь, и гореть, и пожирать — это всего лишь мой способ дыхания? Виноват ли я, что не хочу умирать?..