— Как? — глухо произнес он. — Как ты уцелел? И где ты все это время был? И почему ты весь… — Лаур запнулся, — в каких-то пятнах?

Талер покосился на госпожу Тами.

— Разговор не для моих ушей, да? — вздохнула женщина, утирая слезы платком. — Ну идите, идите. Я тут закончу и вернусь, чего-нибудь вкусного приготовлю…

И она отвернулась, предоставляя приятелям шанс уйти.

Лаур поймал Талера за прохладное запястье и утащил в какой-то сарай. Пахло сеном и почему-то — молоком, хотя вместо коровы за деревянной перегородкой весело гоготали гуси.

— Я был, — невозмутимо сказал мужчина, — в храме на острове Лойд. Я не знаю, что случилось тут, я ни черта не помню, но я очнулся на каменном алтаре, там, где чуть не убили Лойд.

Лаур нахмурился.

— На алтаре? — повторил он. — И ты забыл, как разнес вурдалаку шейные позвонки? То есть, — мужчина отмахнулся от самого же себя, — я сам не видел, но Лойд рассказывала, что ты возник непонятно откуда, именно возник, а не прибежал по улице, как все нормальные люди поступают. И что ты как будто не понимал, где находишься и чем занимаешься, но все равно бил, бил и бил мерзкую гадину до тех пор, пока она не сдохла. А потом ты рассыпался, — Лаура передернуло. — Пеплом. Вроде как феникс.

— Фениксы из пепла восстают.

— Неважно.

Лаур помолчал, взвешивая те скупые сведения, что у него были.

— Получается, алтарь тебя спас? — рассеянно уточнил он. И сам себе возразил: — Да ну, идиотизм какой-то. Разве мог алтарь, принимавший кровь и требующий крови, кого-то спасти? И все же, — он потрогал Талера с той же непосредственностью, что и госпожа Тами, — ты жив. Определенно — жив. И сердце у тебя, кажется, бьется, и легкими ты пользуешься, и выглядишь довольно-таки бодро. А что у тебя за пятна повсюду? Ожоги?

— Ожоги, — подтвердил мужчина. — Я в такой бездне побывал, что, право, рассказывал бы о ней всем и каждому, если бы не поклялся в обратном.

— А ты, значит, поклялся? — хмыкнул Лаур. — Кому?

Талер усмехнулся:

— Тени. Но тебе это вряд ли что-то объяснит, — он виновато развел руками. — Послушай, а где Лойд? Я страшно по ней соскучился.

Его собеседник помрачнел.

— Когда я уходил, она еще спала. Признаться, у нее теперь мало развлечений. Она порывалась уехать в Нельфу, к господину Эрвету, но со сломанной ногой особо не попляшешь.

— Со сломанной ногой?

— Да, — кивнул мужчина. — Она так настойчиво не давала вурдалаку сожрать меня, что он обиделся и решил эту проблему раньше, чем ты… ну…

— Я понял, не напрягайся.

Лойд не спала. Лойд лежала, наблюдая, как в тисках оконной рамы смещается одинокий лучик. Он отражался в ее серых глазах, и Талер, застывший у входа, заново поразился их ясному цвету. Потом постучал по деревянной стене, и тихий звук вынудил девушку медленно, безучастно обернуться.

Она побледнела, как Лаур, и эта бледность еще ярче выделила ее покрасневшие, чуть опухшие веки.

Но она ничего не спросила. Она подалась к нему, как ребенок подается к матери, осторожно обхватила живые теплые плечи. И не заплакала, не сумела — серые глаза, сейчас болезненно сухие, были широко распахнуты и бессмысленны.

Он обнимал ее крепко и надежно. Он был потрясающе близко.

— Ты не ранен? — тихо прошептала девушка. — Ты цел?

— Все нормально, — кивнул мужчина. — Волноваться надо о тебе. Как нога? Что лекарь по этому поводу говорил?

Лойд не ответила. Сжала тонкие пальцы на ткани его рубашки:

— Не оставляй меня, пожалуйста, больше. Я думала, что сойду с ума.

За ребрами у него стало пусто и холодно. Всего лишь на миг, и он тут же выбросил это из головы.

Серьга, подаренная лорду Сколоту королем Драконьего леса, произвела в империи Сора мощное и противоречивое впечатление.

Кто-то жаловался, что она портит облик юноши, такой невинный, если не упоминать о луке за его спиной. Кто-то, наоборот, восхищался — до чего красивая штука, и как гармонично она смотрится на покрытом веснушками ухе! Сколот не обращал на такие речи внимания, как, в общем, не обращал и на их полное отсутствие. Во-первых, у него были другие дела, а во-вторых, он вовсе не спрашивал чужого мнения. Имперскому лорду вполне хватало своего.

Карадорр исправил то, что Сколоту исправить не удалось — настроение господина Эса. Едва ступив на его пристани, опекун юноши растерял все свое непредсказуемое поведение и снова научился весело и звонко смеяться. Какая-то портовая чайка послушно села в чашу его протянутых ладоней и ласково, гортанно заворковала, сощурив черные бусинки-глаза. Он широко ей улыбнулся:

— Что, маленькая, замерзла?

В особняке он вел себя невозмутимо и радушно, как будто скучал по слугам и стражникам, призванным охранять лорда Сколота от незваных гостей. Человек в парадной форме войска империи принес ему конверт, запечатанный синим сургучом, и долго, воодушевленно кланялся, пока Эс прямо не приказал убираться из коридора. Убирался военный не менее воодушевленно, зато наспех, и скоро о нем напрочь забыли.

Все, кроме господина Эса.

Письмо было от императора, и первый абзац, в принципе, не влачил в себе никакой тревожной информации, а вот его сосед потряс крылатого до глубины души. Империя Малерта выдвинула старику требование сойти с трона и передать венец представителю тамошнего Совета, недавно основанного неким господином Шелем Эрветом. От кого, от кого, а от Малерты агресии никто не ждал, и она свалилась, как снег за пазуху — неожиданно и обидно.

Что хуже всего, ее поддержала империя Ханта Саэ, вечная противница как Соры, так и Линна. Император связался со своим линнским коллегой и попросил о помощи, но выяснил, что этого самого коллегу осаждает Фарда. Пока что речь идет о небольших стычках на границе, но уже были случаи смертей, а одну пограничную деревню вообще сожгли, доказывая, что линнский правитель беспомощен и бесполезен.

Словом, новости были — хуже некуда.

По сравнению с первыми двумя фактами последний выглядел почти безобидно. Эс покрутил его и так, и эдак — мол, Движение против иных рас уничтожено, выжили только четверо его участников, и эти четверо умоляют лорда Сколота о спасении. Из их мольбы выходило, что опытным копейщикам или мечникам они себя доверить не готовы, а вот лучшему имперскому лучнику — запросто. Справедливости ради Эс уточнил у своего приемыша, не согласится ли он побыть чьим-то телохранителем, но Сколот покосился на него, как на блаженного, и этим было сказано все.

Обстановка на улицах была напряженная. Люди панически раскупали крупы, муку и соль; самые богатые грешили еще и сахаром. Хлеб не задерживался на прилавках дольше, чем два-три часа, и толпы у торговых лавок сердито пресекали чужие попытки обойти очередь. Женщины толком не выпускали детей гулять, и за окнами домов постоянно звучали оскорбленные голоса мальчишек или рыдания девочек. Император ввел распоряжение не выходить за порог после девяти вечера, и владельцы таверн и харчевень мрачно подсчитывали убытки, этим распоряжением нанесенные.

Лорда Сколота вся эта суматоха разве что удивляла.

— Война такая страшная? — серьезно спрашивал он.

Господин Эс чесал переносицу кончиком пера:

— Ну да, страшноватая. Впрочем, тебе-то бояться нечего, я любую угрозу либо съем, либо сожгу. Особняк при этом не пострадает, не беспокойся.

— А умирать, — настаивал Сколот, — страшно?

Господин Эс помедлил. Написал что-то на краешке пожелтевшего свитка, окунул перо в чернила.

— Да, — признался он. — Умирать — страшно.

Его приемыш присел на подоконник.

— К тебе Стифа приходила? — предположил Эс.

— Стифа? — рассеянно отозвался юноша. — А-а-а, вы о маме… да, приходила. Сказала, что боится, и что она бы очень хотела сбежать, но ей некуда. Она права, по сути. На Карадорре больше нет земель, не замешанных в будущей войне.

— Есть, — возразил крылатый. — Но люди к ним не пойдут.

— Есть? — не поверил Сколот. — Если так, почему нет? Может, рассказать о них маме?