Сероглазый человек растерянно улыбается эмарху в ответ:
— Уильям.
— А… ри… этт, — выдавливает его новый друг.
Талер дернулся и очнулся.
Троица королей по-прежнему не сходила со своих тронов. Тень по-прежнему стояла у чужого подлокотника, и носились по залу не рожденные Гончие, те, кому придется провести вечность в облике потерявших свое небо звезд.
— Да разве… он? — прохрипел мужчина.
Тень склонила седую голову:
«Было предсказано».
Снег растаял, и весна выкрасила мир в какой-то блеклый зеленый. Молодая трава сомневалась, что через неделю ей не придется умирать в сугробе — ведь карадоррскую погоду отчаялись понять даже маги, — и едва лезла, едва рисковала тянуть худые стебли к потеплевшему солнцу. Дождей, по счастью, не было тоже, и путешествие Талера походило на внеплановые праздничные выходные.
Тень проводила его до берега, дружески попрощалась — и до мужчины дошло, что она не имеет никакого отношения к лойдам, убитым у алтаря. Зато имеет отношение к лойду, покинувшему родные земли в самом начале времен.
Лодки у Талера не было, и он построил некое подобие плота. Неумело, но старательно; чертово сооружение переплыло водяную границу острова не иначе, как чудом. Печально знакомая мужчине океанская тварь не показалась — видно, сочла, что негоже нападать на одну и ту же добычу дважды. Тут либо сразу ею закусываешь, либо признаешь за ней право шататься по твоей территории. Так терпят, например, пауков — те сплетают серую паутину в углу, и на них не обращают внимания, пока вязкие невесомые нити не принимаются болтаться над головами, изредка цепляясь за волосы.
Малертийская дорога была пуста и спокойна. Торговцы не спешили везти редкие товары в империю Ханта Саэ — не пора еще, — и в редких деревнях искренне поражались, чего ради Талер покинул дом в такое неудобное время. Талер отшучивался, не уточняя, что его-то дом остался далеко впереди, и ходил он вовсе не к соседям-имперцам.
Первая из таких ночевок преподнесла ему сомнительный подарок судьбы. У деревенских жителей, в отличие от хозяев храма, были зеркала — перед ними брились мужчины и прихорашивались девицы, а женщины мрачно изучали свои слишком худые или, наоборот, слишком круглые и красные лица. Талер долго и растерянно смотрел в серебряные глубины стекла, никак не желая верить, что внутри находится именно его отражение. Те же черты, те же голубые глаза, но волосы — черные пополам с белым. Не как у того мальчишки из видений Сокрытого, не ровно — пряди смешивались, и Талер сам себе напомнил побитую и притихшую по такому случаю сороку.
Еще три ночевки, и его настигло следующее, не менее любопытное, открытие. Волосы постепенно приобретали свой обычный цвет, и белый смиренно исчезал, уступая черному. Заметив это, мужчина выдохнул с облегчением — слава четырем Богам, Элайне и вообще кому угодно, потому что с такой прической он бы вряд ли смог перемещаться по Малерте и Соре тайно.
Трижды ему приходилось ночевать под распахнутым, словно карта, небом. Холодное мерцание звезд вызывало у мужчины смутное беспокойство, и он лежал на боку, расстелив походный плащ по траве, и задумчиво гладил хрупкие зеленые травяные стебли. Думал — о Вайтер-Лойде и лестнице под алтарем, о троице королей, о том, что проклятыми и погибшими землями когда-то правили только «чистые» дети. И жили долго, невероятно долго по сравнению с тем, что им досталось теперь: жалкие девятнадцать лет — и безумие…
Еще два года. Всего лишь два года осталось у его Лойд, у его Такхи. У нее — полноценный код, и она неизбежно сойдет с ума, потеряет все воспоминания о Талере Хвете, «чистом» ребенке племени Тэй, которому все-таки повезло быть скорее человеком, чем наследником господина Лерта — и повезло отметить свой двадцать восьмой день рождения…
А двадцать восемь — это, оказывается, очень много.
Почему Взывающие, Повелевающие и Гончие с полноценным кодом сходят с ума? Что нарушилось после прихода Создателя? Неужели он специально испортил их витки, принес какую-то червоточину? Неужели его так сильно обидел отказ жить по заранее сотворенному сценарию? Неужели так сильно покоробил?
И какой он, этот Создатель? Ясно, как день, что он умеет быть жестоким и беспощадным. А быть милостивым — он умеет? Придумавший Карадорр, придумавший Тринну и княжество Адальтен, придумавший людей — он, забери его Дьявол, умеет хоть кого-то любить? Или он — такая же пустышка, такое же ничего, как большинство его живых игрушек?
Нет, сердито оборвал себя Талер. Нет. Я не прав.
Потому что есть не только этот чертов Карадорр, не только эта чертова Тринна и княжество Адальтен. И не только люди, хотя и среди них мне, опять же, повезло найти наиболее достойных.
Тот, кто создал этот мир, допустил рождение Лаура. Допустил рождение господина Эредайна и его товарищей. Допустил рождение лорда Сколота, а еще — спасение девочки по имени Такхи, готовой принести себя в жертву на алтаре. Или не готовой? Помнится, она ударила храмовника рукоятью кинжала по виску — за миг до того, как были сломаны двери…
Талер улыбнулся. И с чего это я, спросил себя он, ставлю ему в упрек именно любовь? Особенно если учесть, какими несчастными она делает людей…
Он засыпал, как обычно, ближе к рассвету, но больше четырех часов — не спал. Не мог.
Нельфу, столицу империи, он обошел по дуге. Через поля, по узким тропинкам, где самозабвенно работали женщины и мужчины. От будущего урожая зависела их судьба — не больше и не меньше, и никто не хотел пережить новую голодную зиму, и никто не хотел мучить своих детей. Талер вежливо здоровался с теми, кого был вынужден обходить — и с ним самим здоровались не менее вежливо. Молодая девчонка лет, наверное, пятнадцати попросила у него немного воды, и мужчина охотно вручил ей свою походную флягу. Стукнули зубы о железное горлышко.
— Погода какая хорошая, — мягко произнесла девчонка. — И солнышко наконец-то греет, и ветра нет. Говорят, корабли богатый улов приносят. Мой дедушка работает у пристаней, часто присылает вестников. А вестники нынче дорогие — значит, с деньгами у него порядок.
— Еще пара таких дней, и я начну бояться летней жары, — пошутил Талер.
Его собеседница звонко рассмеялась.
К родине Лаура мужчина вышел к полудню следующего дня — все теми же полями, где и встретил мать своего приятеля. Госпожа Тами осунулась и, что удивительно, слегка загорела; на Талера она уставилась, как на мертвеца, восставшего из могилы. Недоверчиво потрогала его плечо, и щеку, и зачем-то — бровь:
— Та… лер?
— Да, это я, — согласился он.
Госпожа Тами странно скривилась, и во внешних уголках ее глаз заблестели слезы.
— Ты жив, — пробормотала она. — Ты все-таки жив. Я так боялась, что девочка не врет, что ты и правда… рассыпался, что… ой, Талер! — она порывисто обняла высокого худого мужчину, прижалась ухом к его груди, различив за ней ровное биение сердца. — Правильно мой малыш ругался, демон ты чертов, слышишь, я так боялась…
Он погладил ее по мягким седым волосам. Получилось, по его мнению, как-то глупо — не то, чтобы он умел кого-то успокаивать.
— Все хорошо, госпожа Тами. Простите меня, пожалуйста. Я сам понятия не имею, какого Дьявола произошло. И, если честно, даже не помню, как выбрался из-под того чудесного одеяла в спальне.
Это не было враньем. Талер действительно не имел понятия о стычке Лаура и Лойд с нежитью, как не имел понятия о собственной стычке. Для него история начиналась на алтаре, или нет, начиналась куда раньше, на памятной площади Астары, где смешная голубоглазая девчонка протянула господину Лерту яблоко со словами: «В честь летнего фестиваля!»
Госпожа Тами все еще горько, отчаянно всхлипывала, когда у краешка поля возник силуэт ее сына. Лаур побледнел, тоже помянул черта и метнулся к Талеру так быстро, что плечо, плотно перевязанное и залитое дорогущими эликсирами, отозвалось жгучей болью — но не заставило мужчину остановиться.
