Под стеной высились три одинаково роскошных трона. Сидеть на них было бы удобно людям, а короли долго возились, пытаясь правильно водрузить свои нелепые тела. Тень присоединилась к ним, как верная собака — или верный солдат.

У противоположной стены, поблескивая гранями, стоял… ну, наверное, алтарь, хотя мужчина не был в этом уверен. Его словно бы вырезали из колоссальной ледяной глыбы, окружили переплетением узоров — плясала, вилась, отращивала цветы гибкая лоза, — и бросили, так и не испачкав ни кровью, ни слезами.

«Ты должен лечь. Ты должен получить и вынести наверх знание», — посоветовала тень. Хотя какое там посоветовала — приказала, и в его голосе прозвучали стальные, не рассчитанные на спор, нотки.

Талер, помедлив, подошел к ледяной глыбе. Или вовсе не ледяной, потому что она оказалась теплой, но после жара подземной огненной реки это тепло причиняло скорее боль.

«Алтарь не покажет знание королям. После прихода Создателя у королей нет «лойда». А у тебя — есть, и ты — последний, кто явился на остров. После тебя никто уже не придет».

Несмотря на ее слова, мужчина не спешил. Тень подалась вперед и сменила тактику:

«Это не больно. И недолго. Не беспокойся».

Талер сел. Потом — лег, и чертово тепло окутало все его ожоги. Он скрипнул зубами, сдерживая проклятие — и свод подземного зала дрогнул, рассыпался маленькими силуэтами еще не рожденных — и обреченных никогда не родиться — Гончих.

Целую минуту он еще осознавал, где и зачем находится.

Но минута прошла, и тело, распятое по алтарю, обмякло.

«Господин? Вы это кому?»

«Тише, Уильям! Эти парни сказали мне, что здесь живет самый настоящий дракон. Надо его найти, пока он не нашел нас!»

«Но ведь это же ваш замок!»

«Вот именно! И он такой большой, что дракона я мог, в принципе, и не заметить!»

Высокий светловолосый парень сидит на табуретке у странного длинного стола. На столе валяются драконьи головы, соединенные цепью. Тот, кто их принес, невероятно красив.

— Я создавал хайли, — говорит он, — как противовес эльфам и друидам. И те, и вторые крепко связаны с живыми тварями, будь то птица, медведь, травинка или упавший с дерева листок. Я мечтал построить такое тело, которое получит с каждой живой молекулой не просто связь, а родство. Кровное родство. Тебе наверняка известно, что серебряная кровь хайли, смешанная с их плотью, становилась идеальной почвой для каждого цветка. Что гибкие стебли могли зародиться и жить внутри детей леса — моих детей, — если их случайно туда заносило. Помнится, принцессе Элизабет — моей возлюбленной, чудесной принцессе, — эльфы бросили семечко льна в кубок эля. Она его проглотила, не заметив. И умерла, потому что, увы, — он тяжело вздохнул, — мой замысел не оправдался. Хайли, такие совместимые со всем живым на земле, научились управлять им издали, но не сумели научиться нести в себе.

Картина изменилась.

Темная комната. За витражами — ливень, с неба на землю падают копья голубых молний. В комнате — один человек, он сжимает побледневшими пальцами нож, осторожно проводит им по своей ладони, ждет, пока выступят капли крови. Алые и серебряные пополам. И запах — не только железа, как у людей, но и сирени, и дождя, и все наконец-то ясно, все наконец-то вернулось на свои места. Нужно всего лишь…

Комната разбилась, как разбивается брошенный под ноги стакан. Ее грани вспыхнули и пропали.

Тот же человек смотрит на свое отражение в зеркале. Ясные серые глаза, справа от полосы пробора волосы черные, слева — белые. Губы — тонкая линия, и все его лицо выражает гнев. Он бьет по зеркалу беззащитным кулаком, трещины делят его черты на скопление разных эпизодов…

— Ненавижу, — бросает он. — Ненавижу. И если понадобится — уничтожу…

Высокий светловолосый тип, болтавший с демоном, неожиданно возникает за его спиной. Ловит за поврежденный кулак, задумчиво смахивает все те же кровяные капли — пополам серебряные и красные, — и спрашивает:

— Ну и кто тебе, дурачку, позволит?

Сероглазый вспыхивает:

— Я еще и король, на твое несчастье, и не обязан просить у кого-либо разрешения!

— Не обязан, — соглашается его собеседник. — И как же ты поступишь? Бросишь Драконий Лес? Плюнешь на своих товарищей? И Талайну ты, конечно, не шутки ради подарил госпоже Гертруде. Ты надеялся, что она ее сохранит, если тебя не станет. Я прав?

Сероглазый сердито, едва ли не оскорбленно, молчит.

— Я прав, Уильям? — повторяет высокий светловолосый тип. — Допустим, ты умрешь. Допустим, ты себя уничтожишь. И тебе-то хорошо, тебе-то славно, больше не надо мучиться и сомневаться. А нам? С чем ты оставляешь нас? Ответь, пожалуйста, потому что прямо сейчас я не понимаю, куда подевался тот храбрый, уверенный в себе мальчишка, который переступил границу Драконьего леса и назвался его наследником, его королем…

— Я убийца! — сорвался на крик сероглазый. — Я, черт возьми, убийца, понимаешь?!

— Я тоже, — кивнул его собеседник. — И что?

Серо-голубая воронка водоворота. В ее глубинах — остовы погибших кораблей. Хаотично разбросанные кости…

Крылья дракона хлопают высоко вверху. Разгоняют собой низкие тучи, презирают молнии. Дракон старый, дракон сильный, дракон больше не испугается такой мелочи, как небесное копье. Переживать стоит лишь за хрупкую человеческую жизнь, ведь живая фигурка в лапах такая маленькая, такая беззащитная, что гневному осеннему небу ей противопоставить нечего.

Снова — капли. Яркая бирюза — ложится на мраморные плиты, пытается их стереть, но все ее усилия сугубо напрасны. Тот, кто заковал пустыню в мрамор, не предусмотрел, что когда-нибудь его придется ломать. Тот, кто заковал пустыню в мрамор — сумасшедший; он перебрасывает гальку из ладони в ладонь, и глаза у него совершенно пустые, лишенные всяких мыслей. Он ни о чем не думает, ни о чем не жалеет, теперь ничто не может навредить его сердцу. Но там, по ту сторону реальности, за ним все еще гоняются кошмары, и он от них бежит, он просыпается от ужаса, а потом опять превращается в бесполезную оболочку, в жалкую тень себя прежнего.

Склоны. Угрюмые заснеженные склоны гор. Сероглазый человек один, у него над плечом поблескивает рукоять меча, но кольчугу он выбросил еще в начале пути. Трудно шататься по горному хребту, волоча ее на себе; тут и меч, бывает, норовит избавиться от оков и заодно уронить сероглазого человека в ущелье. Но ему нельзя, ему нельзя падать — только он видел ее, дорогу, ведущую в Сокрытое…

Листья. Желтые, красные, оранжевые листья под сапогами воинов; у одного из них — обычные светло-карие глаза, а у другого — синие, со странными зрачками — стилизованная звезда. Как же часто, сонно заметил кто-то, мне сегодня приходится ими любоваться. Этими звездами; невыносимо яркими и свободными, совсем не такими, как я. А если и такими, то я — кто? И я — где?

Воины шли на запад. В те же самые горы, но ливень стер чужие следы, а дорога в Сокрытое — тихо и спокойно закрылась, принимая того, кого так долго ждала.

Пламя. Обгоревший архипелаг на севере; пускай тут будет пустыня. Пускай хотя бы тут — еще будет. Мысль материальна. Моя мысль — материальна. И да поднимется Эдамастра, погибшая по моей вине, со дна моря… пускай даже необитаемая…

Высокий светловолосый человек — и стройная девушка с двумя золотистыми косами, перевязанными тонкими лентами.

— Я вас не выдам, — шепчет она, — если вы расскажете, что произошло с… с милордом.

— Он умер, — холодно отвечает ее собеседник.

Девушка не дрогнула — только отвела взгляд.

— А как насчет Исаака? — уточняет высокий светловолосый человек. — Он выжил после того, как принял участие во второй войне?

Она криво усмехнулась, и эта усмешка, в принципе, объяснила все куда быстрее, чем негромкая фраза:

— Увы, нет.

Чьи-то осиротевшие глазницы. В них словно бы тлеют раскаленные уголья; заменяют ли они зрение? Или банально заполняют собой глухие пустоты? А помимо них, есть еще и смутное очертание носа, искусанные губы и клыки, сложенные в улыбку.