— Давай, — благодушно кивнул парень. — И передай, пожалуйста, своей кухарке, что если она опять недосолит мясо, я подожгу юбку у нее на заду и заставлю отработать всю смену с голыми ягодицами. Спасибо.
Мужчина, предвкушая девичью реакцию — кухарке было едва за двадцать, — скрылся. Шель хлопнулся на стул — совершенно не благородным, лишенным всякой грациозности движением, —и скомандовал нерешительно застывшему Талеру:
— Садись, чего встал-то?
Юноша сел — так медленно и осторожно, будто стул мог его ужалить. Шель сердито нахмурился:
— Не паникуй. Я же сказал — мне надо кое-что с тобой обсудить, и я ничего не имею против…
— Сопротивления, — закончил за него Талер. — Я еще не забыл. Просто… твое появление было таким неожиданным, да и никто ни разу не обращался ко мне, словно я работаю наравне с родителями. Послушай, — он наклонился вперед, будто опасаясь, что сквозь крики пьяных торговцев кто-нибудь посторонний различит его слова, — я ведь никогда не принимал участия… ну, сам понимаешь. Ты уверен, что я достоин…
— Ты достоин, — перебил его Шель. — Если я не ошибаюсь… если я правильно растолковал твое поведение… ты не одобряешь мирные взгляды своих родителей. Это хорошо. Это… впечатляет. Мой отец давно говорит, что если твои мама и папа не откажутся от попыток убедить империи в безобидности разумных рас и не рискнут применить жесткие меры, Сопротивление рассыплется, подобно карточному домику. Так?
— Так, — с замиранием сердца подтвердил Талер.
— Мое предложение, — Шель одобрительно покосился на двери кухни, откуда хозяин таверны лично выносил тусклый бутыль с виноградным соком, — таково: ты все изменишь. Ты, и никто иной, кроме тебя. Я дам тебе все, — он покрутил между пальцев изящную вилку, — все, о чем ты меня попросишь. Ради эльфов. Ради драконов. Ради детей Вайтер-Лойда, будь они тысячу раз неладны. Редкие документы, оружие, информацию… все, что можно раздобыть, будучи главой полиции. Как тебе такая идея?
Он невозмутимо нанизал на четыре зубца обжаренную в курином жиру картофелину и надкусил.
Талеру стало не по себе.
— Но… мои родители…
— Тебе нужно всего-то с ними поговорить, — пожал плечами Шель. — Я не сомневаюсь, что они поймут. Они ведь умные люди, правда? Но если ты так уж боишься их негодования, я дам тебе время. К примеру, недели две, тебе хватит?
Юноша торопливо кивнул. Бороться во имя добра, во имя справедливости, во имя спасения жизней — предложение Шеля было чертовски заманчивым, особенно если учесть, что Талеру стукнуло всего тринадцать, а какой мальчишка в тринадцать лет не мечтает стать великим рыцарем и прославиться на весь мир? Даже если в данном случае «весь мир» тянется от южного берега Карадорра к северному, а там обрывается скалами и падает в океан…
Однако поздним вечером супружеская пара Хвет вернулась в таверну и сообщила хозяину, что немедленно уезжает.
Талера это потрясло. Он сопротивлялся, пока отец не влепил ему звонкую пощечину, а мать не расплакалась — испуганно, будто за ней вела охоту личная императорская гвардия. Отец, впрочем, тут же извинился и пояснил, что ему и его жене грозит нешуточная опасность, и поэтому непременно нужно уехать — хотя бы на денек, куда-нибудь подальше от Нельфы. Ладно? Юноша молча подхватил свою сумку и подумал, что никогда его не простит — ни за удар, нанесенный сгоряча, но без жалости, ни за поспешные, трусливые уговоры — давай отсюда уедем, давай, давай…
Он сел на противоположное родителям сиденье экипажа, возница протянул свое традиционное зычное «но-о-о!», и тронулась четверка лошадей, и застучала под колесами брусчатка мостовой… Талер смотрел в узенькую щель между бархатной шторой и застекленным окошком: мимо проплывали городские дома, вывески торговых лавок, трактиров и харчевень. Было темно, на тех клочках неба, что юноше удавалось разглядеть, белыми пятнами горели звезды. Возница торопился, лошади несли экипаж все быстрее и быстрее, картинка в окне начала расплываться, и у Талера закружилась голова — но он все-таки успел заметить, что на захламленном чердаке съемной четырехъярусной конуры тлеет другой, куда более загадочный, огонек — оранжевый и дрожащий, как… зажженный фитиль.
Он внутренне похолодел, распахнул дверцу и, опасно высунувшись наружу, заорал:
— Останови! Скорее, останови!
— Талер! — возмутилась госпожа Хвет. — Талер, что ты себе…
Громыхнуло, первая лошадь из четверки споткнулась и кубарем покатилась по улице. Талер не удержался и выпал из экипажа, приложившись о невыносимо твердую землю правой половиной лица; куда и как унесло экипаж, он уже не видел. Под его щекой растекалась горячая, липкая красная лужа, и юноша потерял всякое представление о том, где и во имя чего находится.
— Останови… — бормотал он, захлебываясь. — Ос… танови…
Чьи-то руки, ухоженные, нежные руки бесцеремонно к нему прикоснулись и поволокли прочь.
— С… корее… мама… — надрывно умолял он.
— Да заткнись же ты, — приказал смутно знакомый дрожащий голос, и все вокруг исчезло — и загаженный крысами переулок, и корявые съемные дома, и звезды…
========== 2. Слово императора ==========
Впоследствии госпоже Стифе не раз и не два аукалась рогатка, подаренная господином лекарем.
Сколот извинился перед матерью за свое поведение, и теперь его изысканная, чуть напускная вежливость постоянно ставила ее в тупик. Ребенок, способный рассуждать не хуже, а то и лучше многих ее ровесников, требовал особого обращения, и Стифа понятия не имела, каким оно должно быть. В конце концов, перегруженная советами своих коллег, приятелей и друзей, женщина предоставила Сколоту полную свободу действий — хочешь, сиди дома целыми днями напролет, а хочешь, броди по городу в одиночестве, достойном бродячего поэта.
И Сколот выбрал последнее.
Вооруженный рогаткой, он бродил по широким улицам и крохотным переулкам, топтал грязных, мокрых, вонючих крыс, провожал традиционно мутными глазами воришек. Ему было без разницы, кто они такие, а красть у мальчика было нечего — деньги он с собой не носил, а рогатка вряд ли представляла интерес для тех, у кого имелись под курткой или за голенищами сапог ножи и стилеты.
Для начала он попробовал стрелять из нее орехами по стене. Орехи разлетались, как ядра тяжелых пушек, и трещали на весь двор. Впрочем, хозяева не спешили выходить, и Сколот израсходовал весь свой боезапас раньше, чем сообразил, что каждый его снаряд попадает точно в цель — в избранную мальчиком трещину между камнями, в подсохшие потеки чьей-то крови и в рыжеватый, чахлый, едва ли не мертвый мох.
Дальше в ход пошли камни, крупные и не очень. Стрелять ими по стене было не так весело, как орехами, и Сколот, поразмыслив, решил испытать себя в роли настоящего охотника. Серые силуэты крыс тут же прыснули во все стороны, прячась от гибели, но пятерых камни все-таки настигли, и мальчик внимательно обследовал их промокшие трупики. Ничего особенного, разве что кости ужасно хрупкие — человека таким выстрелом не убьешь…
Спустя пару дней госпоже Стифе прислали официальную жалобу, заверенную печатью наместника — мол, ее сын перебил добрую половину имперских грызунов, сбил ворону с крыши экипажа лорда Свера, шибанул осколком необожженного кирпича по лотку с яйцами — преднамеренно, хотя догнать его никто не сумел. Будь у Сколота менее примечательная внешность, и его бы не узнали среди сотен чужих детей, но светлые, почти белые, волосы и бледная кожа выдавали ребенка раньше, чем он успевал переименоваться и заявить, что не знаком ни с госпожой Стифой, ни с хозяином таверны, ни с лекарем, подарившим ему ценное оружие.
— Сколот, — позвала мальчика мать, с недоумением перечитывая письмо. — Ты что, действительно все это… сделал?
Мальчик нахмурился.
— Нет, я тебя не ругаю, — всплеснула руками Стифа. — Ни в коем случае не ругаю. Мне просто… удивительно, что ты, с твоим-то умом, пальнул по куриным яйцам и допустил, чтобы тебя увидели посторонние.
