— Ложись, — велел господин Соз, открывая увесистую книгу и замирая в изголовье испещренного желобками ложа.

У девочки тревожно екнуло в груди, но она покорно влезла на схематический цветок и прижалась к нему спиной. Он был теплым, словно под ним кто-то развел костер, но неудобным — особенно для Такхи, привыкшей спать на мягких перинах и с обилием подушек.

Увесистая книга в руках мужчины зашелестела желтыми страницами, захрустела пылью. Ее читали редко, но господин Соз уверенно отыскал главу, посвященную Церемонии, и принялся читать — размеренно, громко, с каким-то благоговейным трепетом. Казалось, тот мужчина, что не раз и не два причинял неудобства «чистому» ребенку, умер, и чья-то совсем другая душа проснулась под его ребрами.

Такхи не слушала — весь ее мир состоял из каменного ложа, тонких цветочных лепестков и потрясающего тепла. Проскользнула и пропала короткая мысль, что все правильно, все происходит в точности так, как и должно происходить. Вот сейчас прозвенит, утопая в эхе, заключительная строка, и в жилах племени Тэй оживет безукоризненно чистая…

— И да сотрутся наши грехи, — пробормотал храмовник, закрывая книгу. Переплет снова хрустнул, как если бы в зале сломалась чья-то кость, и в пальцах мужчины отразило свет восходящего солнца узкое лезвие ритуального кинжала.

…вот сейчас его острие остановит бешеное сердце девочки, и кровь потечет, покатится по каменным желобкам, окружая Такхи карминовым ореолом. Ее белые волосы, ее белая кожа, ее серые глаза, ее сны, такие подробные, такие реальные, — ничто не будет иметь значения, кроме…

«Если бы начальство услышало эту твою фразу, оно бы разорвало на куски наш доклад о гибели того маньяка, которого ты застрелила, не уточняя, а не его ли, случайно, морда красуется на всех ориентировках Белефасты…»

Верно. Все наконец-то верно.

Она не станет убийцей, не прогневит небеса, не теперь, не тут — потому что она УЖЕ убивала, она УЖЕ знает, как это делается.

Кинжал почти добрался до своей цели, когда девочка метнулась прочь с каменного ложа — нет, с алтаря.

И вспыхнули злобой черты господина Соза, и застонала, словно от боли, глупая девушка в кольчуге, а пожилая супружеская пара лишь разочарованно переглянулась, как если бы жизнь — и смерть — Такхи были ей безразличны…

Спорить с родителями — штука неблагодарная, и скупые материнские упреки здорово надоели благородному господину Талеру. В Нельфе, столице Малерты, никто не смел называть его иначе — только «благородный господин». Это, в свою очередь, тоже изрядно бесило отпрыска семьи Хвет, и он шарахался от любой тени, страстно желая остаться в одиночестве.

Сопротивление. Цель, невозможная, недостижимая цель отца и матери. Почему недостижимая? Да потому что против иных рас выступают выродки, помешанные на убийстве. Им просто некого убивать в Малерте, Соре, Линне и Фарде, им некого убивать в Ханта Саэ, ведь имперская полиция тут же возмутится и устроит выродкам публичную казнь. Им некого убивать у себя дома, и они направляют свою ненависть туда, где за нее не последует наказания. Да, сердито размышлял Талер, подобные люди нуждаются именно в наказании, а родительские речи о мире и доброте для них так же пусты и мимолетны, как жужжание мухи, по ошибке залетевшей в чью-то комнату. Она бьется, мучится у слюдяного окна, разбивает на куски свои крылья — и верит, наивно верит, что рано или поздно сумеет выбраться.

Талер шагал по улице и яростно хмурился. Просьбу сидеть в таверне он, конечно, пропустил мимо ушей, но и любоваться столичными видами ему уже не хотелось. Пожалуй, если бы на него напал карманный воришка, заинтригованный внешностью молодого человека, Талер набросился бы на него, как охотничья собака — на барсука.

Об этом юноша подумал в парке, со всех сторон окруженном раскидистыми каштанами — и осторожно присел на деревянную лавочку. Напротив располагалась обнесенная низким заборчиком цветочная клумба, а на клумбе, попирая своим весом дикие фиалки, безмятежно дремал рыжий пушистый кот. Поймав на себе внимательный человеческий взгляд, он приоткрыл один глаз и покосился на Талера: мол, чего тебе надо? Юноша тут же отвернулся и притворился, что всецело поглощен разглядыванием замковых шпилей.

То, что парк обустроили вплотную к обители императора, стало для юноши сюрпризом. Он-то бродил по Нельфе, занятый своими безрадостными мыслями, и не смотрел, куда именно идет. А теперь бело-розовая громадина замка возвышалась над ним, будто прикидывая, как бы сподручнее вдавить молодого человека в грязь; Талер поежился и принялся изучать шнуровку своих ботинок.

— Эй, привет!

Чей-то не особо вежливый, но зато искренний оклик вынудил юношу снова поднять глаза.

К нему приближался некто, одетый не менее роскошно — синий, словно океанская вода, камзол, белые штаны, ботфорты, немного неуместные в начале весны — неужели их владельцу не жарко? Пепельного цвета волосы были собраны в невероятно сложную, не всякому доступную прическу — если бы Талеру приказали воссоздать ее, он бы ни за что не справился.

— Привет, — рассеянно согласился молодой человек. Его новый знакомый выглядел на пару лет старше, но вел себя так, словно Талер был его ровесником.

— Скучаешь? — поинтересовался он, присаживаясь рядом.

— Не то чтобы, — честно ответил юноша. — Я раньше здесь не бывал, вот и произвожу… как бы это сказать… прогулку по самым известным улицам. А ты?

— А я скучаю, — улыбнулся его собеседник. — Давай знакомиться? Меня зовут Шель.

— А меня — Талер.

Молодой человек намеренно опустил родовое имя, потому что не сомневался: у пепельноволосого парня оно тоже есть.

— Талер Хвет, если не ошибаюсь? — мягко осведомился тот. — Нет-нет, беспокоиться не о чем. Я живу там, — он небрежно указал на бело-розовый замок, — и полиция докладывает мне о каждом, кто прибывает в Нельфу после заката.

У Талера пересохло во рту.

— Кто… ты? — настороженно уточнил он.

— Я же говорил, — с укоризной заметил его собеседник. — Меня зовут Шель. Я провожу тебя обратно в таверну и дам хороший совет: не выходи из нее, пока твои родители не вернутся. Никто не рискнет противостоять им, но ты… — Шель криво усмехнулся, — ты — легкая добыча, и если тебя пырнут охотничьим ножом под лопатку в каком-нибудь глухом переулке, не удивятся даже работники моей полиции.

«Моей полиции», — глухо повторилось у Талера в голове. С трудом ворочая какими-то не своими губами, он прошептал:

— Ты… император?

Шель расхохотался — задорно, весело. Сложная прическа дрогнула, но удержалась благодаря серебряным шпилькам и заколкам.

— Дурак, — произнес он. — Какой император? Императору никто не позволит разгуливать по саду без охраны и почетного эскорта. Я — сын главы имперской полиции. Мой отец тяжело болеет, и, вполне вероятно, скоро я сменю его на посту, потому что все его таланты я унаследовал, а тонкостям работы он обучил меня сам. Да ты не бойся, — Шель похлопал Талера по спине, словно рассчитывая выбить страх из его души, — я ничего не имею против Сопротивления. Наоборот, мне надо кое-что с тобой обсудить. Не возражаешь?

Он схватил Талера за локоть и едва ли не силой потащил к таверне, мечтательно улыбаясь, будто юноша был его драгоценной супругой. Талер попробовал намекнуть, что Шель ведет себя странно, однако сын главы имперской полиции лишь сдержанно отмахнулся.

В таверне было шумно и пахло дешевым самогоном — компания уличных торговцев отмечала чей-то день рождения, провозглашала тосты, обменивалась всякими безделушками — на счастье. Шель жестом поманил к себе хозяина заведения — сухощавого мужчину в черном переднике, — и велел:

— Две порции картофеля с мясом, два кубка виноградного сока и, если есть, блюдо шоколадных конфет. Я люблю конфеты.

— Насколько я помню, вы вообще никогда себе не изменяете, господин, — рассмеялся мужчина. — А яблок не желаете? Только вчера получили, свеженькие, кислые. Не та сладкая дрянь, что на прошлой неделе вы изволили скормить свиньям…