Мартин тихо рассмеялся и вышел.

Ему явно было хорошо.

Дик с удовольствием опустил непослушные веки. Ощутил, как сплетаются ресницы; точно так же, с обеих сторон — уверенно и неуклонно, — сплетаются человеческие пути. Некий Дик ван де Берг, студент второго курса, встречает некого Мартина Леруа, и они становятся неразлучны. И они становятся беспощадны…

Парень осторожно сглотнул. Тошнота мучила его не впервые, но каждый раз от нее было трудно избавиться, какие таблетки ни пей. Конечно, есть современные технологии, операции, средства, способные легко и навсегда избавить его от этих симптомов, но так, с ними, он был хотя бы живым. Ведь если ты можешь умереть — значит, до определенного момента ты жив.

Мартин, памятуя о том, насколько сильна вестибулопатия друга, принес ровно половину стакана. Ровно половину Дик сумел бы выпить, не расплескав, неуклюже стуча зубами по стеклянному краю.

На «Chrysantemum-е» все было устроено в полном соответствии с хакерскими нуждами. Чтобы Дик не путался в экранах и не мучился, пытаясь добиться резонанса между ними и своим зрением, они располагались по диагонали, висели над панелями, как висит на елке новогодняя гирлянда. Мартину понадобилось не меньше двух месяцев на освоение такой системы, но лучше так, чем если бы его друг постоянно сидел, подавшись влево — или вправо, в зависимости от того, насколько сокрушителен приступ.

— Как там этот… капитан Хвет? — поинтересовался Дик, заскучав. — Ты его еще не убил?

— Да нет вроде, — честно признался Мартин. — Когда я уходил, он бредил. Звал какого-то Шеля. Я пробил по галактической базе, но никого по имени Шель не отыскал. Вероятно, это кодовое имя, а взламывать ради него полицейские сервера мне лень.

— Без меня, пожалуй, и не стоит, — улыбнулся его напарник.

За иллюминатором весело расползались длинные щупальца туманности. Звезды, захваченные в их плен, мерцали тускло и обреченно.

— Болит? — не выдержал Мартин. — У меня в кармане есть…

— Анальгетики, — продолжил за него Дик. — Я помню. Спасибо.

Основной пилот «Chrysantemum-а» не выдержал и уставился на свои кроссовки.

— Мне плохо без тебя, — едва слышно пробормотал он. — Поправляйся, пожалуйста, поскорее.

Штурман виновато искривил губы:

— Прости.

Туманность поредела и выцвела, как брошенное хозяйкой полотенце. Ассоциация была дурацкая, но Дику почему-то ярко нарисовалась эта картина: полотенце лежит на столе посреди двора, ведь летом куда приятнее обедать на улице, чем в доме. Хозяйка уезжает, у нее возникли важные, срочные дела, а солнце уверенно ползет по синему небу, роняет вниз горячие лучи, и покинутое полотенце ловит их своими крохотными волокнами, чувствуя, как выгорает ненадежная фабричная краска. На нем изображена, к примеру, лесная поляна; сейчас так мало осталось полян, лесов и природы вообще, что полотенце грустит о потере даже мимолетного их образа…

О да. Страшно дурацкая, повторил про себя Дик.

Мартин тоже покосился на черную дыру иллюминатора. Туманность почти пропала, а на ее жалких останках белыми пятнами проступали крупные лохмотья снега. Снег вертелся, кружился и складывался в изогнутые спирали, хотя какой может быть ветер в космосе, какой может быть ветер в…

Мартин поежился. Дрогнули его плечи — его широкие, сильные, но такие бесполезные плечи.

Дик напрягся, негромко выругался и вытащил из кармана рабочей куртки серое маленькое лезвие. Не глядя, полоснул себя по левому предплечью; кровь потекла — блеклая и неторопливая, такая же уставшая, как ее владелец.

Красные капли на белой коже.

Мартин жадно подался ему навстречу, не сводя с раны восторженных глаз. Кровь текла — он провел по ней пальцем, размазал еще больше, глубоко вдохнул ее запах. Железо, терпкое железо, от него сводит челюсти и становится как-то неуютно, как-то слегка тревожно.

Зато упоительно горячо, сонно подумал Дик. Мартину от него становится горячо. Там, где льется чужая кровь, снегопад не имеет власти над приятелем хакера; он тает, беспомощно и печально тает, угасает в багровом цвете разлитых по обшивке луж. Он тает…

А ведь были и славные, светлые, по-настоящему добрые времена. У Мартина — были; у него были родители и друзья, блестящие перспективы, шансы на богатое и счастливое будущее. У него было все, но я сломал, испортил, испоганил единственного человека, рискнувшего не испугаться моих амбиций. Я сломал, и теперь отвечаю за эту сломанную игрушку, за эту сломанную надежду, за эту сломанную судьбу. Она виснет на мне, как виснут кандалы на пленнике подземелий, но пленники жаждут от них избавиться, а я покинуть Мартина — не способен. Ведь…

Талер не спал.

По крайней мере, это было вовсе не похоже на сон.

Темный гостевой зал в каком-то особняке; помнится, таких было много на Delre-15 и Mira-22. Только там под колоннами стояли дамы в пышных старомодных платьях и мужчины в черных костюмах, и Талер со своей полицейской формой резко выделялся на их фоне. А здесь… не было никого, кроме его же собственного отражения в зеркале — высоком, от пола до потолка, и закованном в узорчатую деревянную раму.

Внутри зеркала тоже был Талер.

Или… вовсе не он.

Такой же высокий и худой, как хозяин «Asphodelus-а». Такой же голубоглазый. С таким же глубоким незаживающим шрамом — багровой полосой от виска вниз…

Но взгляд у него был другой — жесткий и неукротимый, как… у преступника.

Настоящий Талер внезапно понял, что лежит на полу, и что пол —холодный. Он хотел подняться, но резкая боль вынудила его бесславно рухнуть на четвереньки, и рвотный позыв так уверенно скрутил ослабевшее, охрипшее горло, что на какое-то время капитан корабля утратил всякое представление о том, где и почему находится.

— Встань, — ледяным тоном бросил тот, неукротимый Талер из мутноватого стекла. — Не позорься.

Голос у него был такой вкрадчивый, будто насмешка над этим, раненым капитаном Хветом приносила двойнику несказанное удовольствие.

— Ты… вообще… кто? — процедил мужчина, силясь как-то сосредоточиться на вроде бы таком чужом, но и таком привычном лице.

Оно странно исказилось:

— Я — это ты. Не трудно, по-моему, догадаться.

— Что-то мы… не похожи.

Отражение хитро улыбнулось.

— А разве мы кому-то что-то обязаны? Лично я не хочу быть на тебя похожим. Валяешься по горло в крови, рука у тебя сломана, оружия при себе нет. Неужели ты не мог… не знаю, ну хотя бы шпильку в боковые швы рубахи засунуть? Неужели не мог сам напасть на этого Мартина Леруа — не дожидаясь, пока он выведет тебя из игры? Белая Медведица уже далеко, пленники уже спасены. Теперь пора бы спасти самого себя, ты так не думаешь?

— Во-первых… — Талер нашел в себе силы с горем пополам сесть, а вот сил на борьбу с головокружением у него не осталось. — Тут нет никакой крови. Во-вторых… я полицейский, и я обычно выполняю поставленные передо мной условия. Представь себе… весы. Моя жизнь заранее… проигрывает… эту твою так называемую игру. Я повторю вопрос: кто ты, дьявол забери, такой?

Отражение присело напротив. Двигалось оно куда грациознее, легче и красивее капитана Хвета. Гордо выпрямило плечи, и заблестели из-под черных растрепанных волос очень знакомые голубые…

— Талер Хвет, — представилось оно. — Глава малертийского Сопротивления. Иногда я притворяюсь, что меня зовут господином Твиком, но это фальшивка столь очевидная, что на месте разведки я бы ее пополам перекусил.

Его двойник беспомощно выдохнул. Боль расползалась по всему телу, окутывала его, как паутина — крепко, не разорвать.

— Ты ведь не слабак, а, приятель? — удивительно вежливым, не подходящим к ситуации голосом произнесло отражение. И повторило: — Ты ведь не слабак. И у тебя целый виток чистого «лойда» в ДНК. Неужели ты не чувствуешь? Разбуди его, заставь работать, и Мартину Леруа мало не покажется. Ты его буквально по стене размажешь. Как блинчик по сковородке, а?

Оно укусило себя за костяшку указательного пальца. На коже розовыми пятнами залегли отпечатки ровных зубов.