Хозяин пустыни замер у входа в маленький зал, где сидели двое. На стеклянном столе между ними стояла шахматная доска, с подлокотников синего кресла черными и седыми прядями сползали длинные, до пят, волосы Орса, а его рыжий собеседник, весь покрытый забавными густыми веснушками, наклонился над фигурками низко-низко — и был до такой степени пьян, что уже не понимал, где и какого черта находится. Стоило ему заговорить, и под обветренными губами проступали тонкие белые клыки — такими очень выгодно кусать людей, желательно за шею, ночью, в каком-нибудь переулке без фонарей. Юноша криво усмехнулся, и, будто ощутив эту усмешку, собеседник Орса выпрямился, вытер нос рукавом и сердито сообщил:

— Я такими гадостями не… я ими не… то есть вообще-то они… — рыжий замялся, мучительно вспоминая, как это — обращаться к живому человеку, а не могильщику, и попросил: — Орс, ну скажи ему!

— Обработка информации, — равнодушно произнес тот. — Принято. Ретар не кусает людей. Ретар любит курятину и хлеб, но курятина и хлеб не любят Ретара.

Его собеседник скривился:

— Не дави на больное.

Хозяин пустыни молча опустился на подушки в противоположном гостю углу дивана. Теперь он полностью видел разбитое лицо Орса, где правая половина была нормальной, со спокойным голубым глазом и высокой скулой, а левая состояла из молочно-розовых костей, абы как стянутых серебряными заклепками. В разбитой глазнице болталось некое сооружение из проводов, трубочек и камер, и это сооружение то вытягивалось вперед, то втягивалось обратно, фокусируясь на гостях.

— Обработка информации… привет, Кит. Ретар, познакомься — это мой друг. Он часто приходит в Некро Энтарис после того, как…

Могильщик запнулся и замолчал. Стиснул побледневшие кулаки:

— Дальнейшие данные полностью конфиденциальны. Ретар, забери тебя черти, нельзя, нельзя!

Хозяин пустыни с интересом наблюдал за тем, как двадцать третья модель симбионта сопротивляется натиску рыжего пьяницы — и как она же уязвленно морщится, осознав свое полное бессилие.

За спинкой дивана что-то рассеянно шевельнулось, и звук, привычный звук скребущих по камню когтей вынудил Кита покрыться холодным потом — и обернуться.

Там, в тени дорогой мебели, спал серый с голубыми прожилками драконыш — и снились ему отнюдь не добрые сны.

Юноша замер, не в силах отказаться от мысли, что этот, чужой, крылатый звероящер болезненно похож на того, выброшенного на берег пустыни морскими волнами, с выломанным гребнем и оторванной лапой. Юноша замер, а рыжий пьяница перенес ладью из угла поля к середине — и нахмурился, и на мгновение показался Киту абсолютно трезвым.

— Зря ты его прогнал.

Фраза упала, как топор палача — на чью-нибудь худую шею. Хозяин пустыни с ужасом ощутил, как становятся мокрыми ресницы, как по щеке ползет предательская соленая капля; собеседник Орса глубоко вдохнул, медленно выдохнул и вручил юноше последнюю винную бутылку.

Под стеклянным столом валялись еще пять.

— Выпей, маленький, — грустно предложил он. — Поболтаем.

Орс, кажется, пошел к нему в дамки, и рыжему стало не до хозяина пустыни. Он принялся увлеченно гонять вражескую пешку и коня, ее охранявшего; он клялся именем какой-то Аларны, что если могильщик и получит назад свою королеву, то лишь в составе полностью погибшего «черного» отряда. Орс улыбался уцелевшей половиной губ, но его собеседник не прогадал — спустя примерно полчаса у могильщика остался одинокий король и все та же пешка, застывшая в паре шагов от края поля. А перед ней жестоко, чересчур, пожалуй, жестоко торчал силуэт вышеупомянутой ладьи. Пара шагов, такая мелочь, такая невозможная, такая тоскливая мелочь, размышлял Кит — и следил, как Ретар чуть заметно улыбается этим его размышлениям, и клыкастая улыбка придает ему сходство с каким-нибудь диким зверем…

— Как его звали? — спросил рыжий, гордо любуясь результатом своих трудов. Черный король застыл, окруженный вражескими солдатами, а в пяти клетках от него мучился, утопая в озере стыда, его последний выживший воин. Орс, не вставая, поклонился — признал свое поражение, а Ретар настойчиво повторил: — Как? И что ты, — он расслабился и почти лег на уютное тело дивана, — будешь делать, если он все-таки вернется?

— Я ждал его двести лет, — пожал плечами Кит.

Рыжий тихо рассмеялся:

— Двести — это ничтожная цифра, маленький…

Повисла тишина, лишь позвякивали шахматные фигурки — могильщик небрежно складывал их в коробку, смешивая победивших с проигравшими. Кит снял соленую каплю указательным пальцем, и она заблестела на нем, как живое и весьма печальное существо.

Из ладоней моих проливается вниз вода.

И ко мне обращаются, просят ее отдать,

но она вытекает из сотен открытых ран…

Кит зажмурился. Ну какая разница, в самом деле, какая разница, вода или песок лежит у него в руках? Двести лет — ничтожная цифра, действительно, совсем ничтожная, если их течение не способно стереть из памяти негромкие слова — и мелодичный голос, дьявольски мелодичный голос одного раненого дракона. Я, сказал себе хозяин пустыни, я не забуду их ни сейчас, ни даже спустя целую вечность. И где-то я их записывал, где-то я их совершенно точно…

Ретар смотрел на юношу так внимательно, будто вместо него рядом сидела интересная книга, и ее развязка до поры была для гостя Некро Энтариса тайной. Проснулся драконыш, обошел комнату дозором и свернулся у ног рыжего, как верная собака.

Кит, не выдержав, покосился на его гребень. Сквозь чешую пробивались яркие бирюзовые всполохи, будто под ней гремела весенняя гроза и били молнии, страшно быстрые, но слепые.

— Если он вернется, — хозяин пустыни скорее шептал, чем говорил, — я больше ничем не смогу ему помочь.

Орс молчал, прекрасно понимая, что его-то речь никого не убедит и не тронет. Он был механизмом, и он же был — человеком, но человек со временем стерся, вымотался, уступил; пользоваться базой данных Некро Энтариса, успокаивал себя могильщик, гораздо проще и приятнее, чем искать в глубине своего сознания что-то еще живое.

Зато Ретар, этот наглый, самоуверенный, бесцеремонный парень из пятьсот девяносто третьего сотворенного мира, знал, куда поворачивать и на что указывать. Ему, телепату, копаться в чужих мыслях было так же легко, как и танцевать вальс, а вальсировал рыжий просто великолепно.

— По-твоему, — сказал он, подавшись к очередной бутылке вина и поддевая пробку ножом, — размазать чьи-то эмоции прямо по берегу пустыни, которую он любил — это помощь?

Орс поглядел на Ретара с недоумением. Рыжий знал, куда поворачивать и на что указывать — но сейчас получилось, пожалуй, слишком жестоко.

Высокий худой человек на песчаном берегу. Глубокая трещина в бездне голубого льда; он сжимает комок белого песка в шероховатых кулаках, он пьян, бесконечно пьян — и бесконечно ранен. «Ты видишь меня, Кит? Я здесь…»

«Пожалуйста, забери меня домой…»

— Ему было больно, — признался юноша, будто желая оправдаться, будто желая доказать свою правоту. Ретар не шелохнулся, и Кит с внутренним содроганием заметил, что глаза у него такие же голубые, как лед, разбитый подошвой сапога у границы Хальвета. Что глаза у него жесткие и холодные, что в них плещется едва ли не гнев. По радужной оболочке расползались, то и дело складываясь в узор или, наоборот, расплетаясь, крохотные линии. В зависимости от того, как падал свет, они казались багряными — или янтарными, как солнечная кайма под веками самого хозяина пустыни. — Ему было больно, он мучился, люди стали его пороком, его болью, его, если хотите, болезнью… Он чесался, жаловался, что по нему словно блохи ползают… их эмоции находили отражение в нем, особенно горе, особенно тоска, и он… — Кит запнулся и притих.

— Сломался? — предположил Ретар. — Попросил тебя это остановить?

Юноша не ответил.

Высокий худой человек на песчаном берегу. Язвы на спине и на ребрах, язвы на локтях и запястьях. «Кит… если можно не иметь зеленого понятия о том, что происходит вокруг, то я бы с удовольствием… не имел…»