Они дрогнули. Они — бывалые солдаты — дрогнули, и кто-то бросился бежать, потому что сотни деревянных лапок зашелестели по каменной брусчатке, и узкое деревянное тело изгибалось так, что кривые сабли не могли, не знали, как до него дотянуться. А если бы и знали — разве они сумели бы навредить обычному дереву, обычному — полному крови человека, — дереву, принявшему облик…

…сколопендры?..

…она рвала их, будто они были тряпичными куклами. Она рвала их, и жалила, и душила, и ломала хребты, и прикидывала, как совьет себе гнездо, обязательно — совьет себе теплое гнездо у тех же ворот. Именно у ворот, чтобы хозяин — движение вверх, и вниз, и багровые пузыри на искусанных губах, — не чувствовал себя одиноко.

Она была такой потрясающе гибкой, она была такой потрясающе сильной, и такой потрясающе крепкой, что ему не верилось — как чему-то подобному удалось выжить на его крови, как чему-то подобному удалось выжить за его костями? Но она действительно перебила фардийцев, как мух, и вернулась, и сотни ее лапок зашелестели по янтарным цветам — ты доволен, мой хозяин? Я сделала все, как ты хотел?

Дрожащая ладонь соскользнула по ее панцирю.

Она была, пожалуй, ничуть не меньше дракона. И она была ранена; след охотничьего ножа темнел в ее боку.

Он мягко ей улыбнулся.

Улыбнулся не вежливо, и не заученно, и… совсем не так, как его учил хозяин таверны. Улыбнулся не вежливо, не заученно, и… совсем не так, как его учили слуги названого отца.

Улыбнулся точь-в-точь, как улыбался господин Эс.

— Умница, — пробормотал он. — Какая же ты умница…

Наутро добытчики «драконьей слезы» примчались в поселок позеленевшие и притихшие. Наутро добытчики «драконьей слезы» прочно обосновались в одинокой таверне, и пили самогон, и ничего никому не говорили, и не общались между собой, и старались никуда не глядеть, кроме стеклянного донышка своего стакана.

Поселок был невероятно богат. Спасибо каждому, кто хоть единожды покупал чудесные камни, черные с тонкой сетью бирюзы…

…спасибо каждому, чей камень исчез, и чей палец, или шею, или запястье обожгло невыносимо горячей кровью.

Любопытные мальчишки, разумеется, решили сбегать к месту добычи. И вернулись — такие же зеленые, как тамошние работники, и прижались к пышным юбкам своих родительниц, и все, чего родительницы от них добились, это испуганной фразы: «вода… красная вода».

…Невыносимо горячая кровь катилась по ее изящному безымянному пальцу.

Темнела оправа кольца, подаренного лордом Сколотом.

Но не было камня. Камень катился — невыносимо горячими каплями по ее серо-голубой коже…

========== 20. Выжившие ==========

Дорога домой заняла около двух недель. Про себя Лойд почему-то называла ее именно так — дорога домой, хотя раньше никогда не считала своим домом заснеженный Вайтер-Лойд.

На побережье они чудом нашли чью-то уцелевшую лодку. Вряд ли ее хозяин — бывалый рыбак с таким набором сетей, что Лаур сдержанно удивился, как это он до сих пор не вытащил на берег половину океанской рыбы — выжил, а потому сероглазая девушка и синеглазый мужчина безо всяких угрызений совести вытолкали деревянную посудину в голубую к рассвету воду. Голубую — и такую чистую, что был виден каждый камешек — и каждая розоватая ракушка на дне; Лаур любовался ими увлеченно и весьма сосредоточенно.

Она не могла вернуться в одиночку. Не могла преодолеть стену; хорошо ползать по дырам и щелям, если у тебя нет раненой левой ноги. Хорошо ползать по дырам и щелям, если у тебя нет раненой руки; Лаур еле выволок свою спутницу на покрытую голубоватыми стеблями пустошь, и с того момента они больше ни о чем не говорили. Лойд не смотрела на невысокого синеглазого мужчину, а невысокий синеглазый мужчина не смотрел на нее. Лойд избегала его касаться, Лойд шагала по траве и следила, чтобы расстояние между ней и Лауром не сократилось до пары шагов.

Она его ненавидела.

Она остро, она яростно и всей душой… ненавидела этого человека.

Лодку сносило прочь. Сносило куда-то к Адальтену, чьи берега смутными изогнутыми линиями показались вдали, едва крохотное суденышко обогнуло северные посты империи Ханта Саэ.

У Мраны полыхал маяк. Полыхал карминовым, недобрым огнем, не позволяя никому подойти к деревянным пирсам. Лаур покосился на него с явным опасением, но Лойд ничего не заметила — она глядела на воду, на далекий адальтенский берег и на пустое небо, где накануне появилось одинокое облако — и теперь скиталось туда-сюда, не в силах определиться, так ли уж ему надо на юг, или на запад, или на восток. На пустое небо, где накануне появилось одинокое облако — и, не теряя формы, ползало над Карадорром, почему-то не удаляясь от его земель.

Она ничего не заметила. А у Лаура похолодело внутри, хотя он, как это было заведено в их компании с момента выхода из порта, ни слова не произнес.

Хорошо плавать по океану, если у тебя две руки, способных удержать весла.

К ночи мужчина признал свое поражение, но это, по сути, было уже не так важно. Границы миновали, а за границами — какой смысл охранять выжженные пустоши? Ханта Саэ была жестокой землей, чуть меньше снега или дождя — и летом на полях умирает все, что могло бы стать пищей. И голодные, обозленные жители то и дело косятся на более везучих соседей, не догадываясь, что под их землей расходятся тоннели и собираются в бусы огромные полутемные залы — или наоборот, или залы, полные света, и пляшут по каменному своду упавшие с неба звезды. И пляшут по каменному своду не рожденные Гончие, и будут плясать, наверное, до конца веков — потому что Вайтер-Лойд умер, и все его жители, и все его женщины давно рассыпались невесомой пылью по траве.

Он вытащил чужую деревянную лодку на скалистый берег. И сел, не оборачиваясь, не пытаясь убедиться, что Лойд по-прежнему где-то рядом.

Я надеюсь, ты недолго мучился, виновато подумал он. Я надеюсь, ты не дожил до этого зыбкого рассвета, а если дожил — то целым и невредимым. А если дожил, то пускай мы однажды снова пересечемся, пускай ты однажды придешь к оскаленному деревянному частоколу, и постучишь в его запертые ворота, и я обязательно их открою. И когда это случится, я увижу твое лицо — уставшее и такое веснушчатое, будто апрель живет у тебя внутри, будто он не умеет, не может, не позволяет себе заканчиваться. И когда это случится, я, черт возьми, увижу твое лицо…

Он задремывал, будучи абсолютно уверенным, что так и будет.

Ему снилось, что он шагает по улицам Лаэрны, а на улицах нет ни единой живой души. Но кто-то смеется там, за окнами дома, кому-то ужасно весело, хотя он совсем один, он был бы совсем один, если бы Лаур не стоял у порога — и не смотрел, как размеренно качаются тонкие летние занавески.

Его разбудил какой-то неясный шум.

Он огляделся — ранние сумерки, и янтарные цветы больше не горят, янтарные цветы поникли и грустно любуются выжженным телом пустоши, где не смогло бы вырасти ничего, кроме их голубоватых стеблей. Он огляделся — ранние сумерки, и небо над океаном сплошь затянуто густыми тучами. Такими черными, будто Боги вытряхнули из камина золу — и теперь она, эта зола, готовится упасть на измотанный Карадорр.

Молния ударила в океан. Свирепая голубая молния.

Сколько же вокруг, сонно подумал мужчина, этого голубого цвета. Я так долго не замечал его, так долго принимал его только под ресницами Талера, что теперь меня поражает — его обилие вне этих ресниц… его обилие повсюду.

Если девочка по имени Лойд не ошиблась, если ты был — неотъемлемой деталью мира, если юноша по имени Сколот и правда убил весь мир, то… это по-своему любопытно. Я половину жизни провел бок о бок с тобой, а другая половина… закончится лишь потому, что тебя уже нет.

Никто не доберется до высокого деревянного частокола.

И у ворот… я никого не найду.

Потому что нам — девочке по имени Лойд и мне — страшно повезет, если мы — хотя бы мы сами — успеем дойти до северных рубежей.