Это удобно, когда человеку все равно. Когда человеку все равно, его уже не получится победить.
Он победил себя сам.
Он себя… уничтожил.
Двое мужчин покладисто замерли на тропе. Лаур подал своему спутнику флягу с родниковой водой, и Сколот ему кивнул — и никто бы не заподозрил, что неделю назад эти двое были врагами.
Потому что сейчас на тропе стояли едва ли не братья, чьи узы выросли из общего горя, чьи узы выросли на пепле и на костях, и на страхе, и на хрупкой надежде — мы сумеем, у нас получится, мы — будем — жить…
Она опустилась на одно колено. И погладила янтарный цветок — едва-едва, кончиками огрубевших пальцев.
Он зазвенел — громче, как если бы отвечал ей. Он зазвенел — громче, как если бы обращался к ней: «Да, я тут, здравствуй! И да будет — во имя Вайтер-Лойда, Мора и Келетры — звучать над зелеными пустошами код: Ви-Эл, Ви-Эл… слышишь меня, Такхи?»
И он был — каменным.
Он выглядел живым, выглядел настоящим, а на самом деле был — каменным.
Талер утонул, сказала себе Лойд. Его поглотило озеро. Он больше никогда не вернется, я больше никогда его не увижу, я не смогу прикоснуться к его раненой щеке, не смогу улыбнуться ему — и увидеть, как он улыбается мне… тоже. Я больше никогда не услышу, как он ворочается под пуховым одеялом, как он — опять — не может уснуть. Потому что теперь он может спать — вечно, потому что теперь ему ничто, ничто на Карадорре не помешает. Потому что его больше нет, он умер, его стерли, как художник стирает с листа бумаги неудачный набросок…
На голубых стеблях мерно качались янтарные цветы.
И словно бы спрашивали: «Такхи, милая, ты действительно в это веришь?..»
В портовом городе что-то было не так.
Сколот напряженно за ним следил, не покидая, впрочем, зеленой пустоши. Какая разница, думал он, заметят ли меня оттуда, если я — всего лишь одинокая фигурка на зелени трав? Какая разница, не пальнут ли по мне из арбалета, если болты наверняка не домчатся до своей цели?
Не было дыма над портовым городом, и не было голосов, но Сколота не покидало острое желание взять — и обойти его стороной. Жаль, что это не получилось бы — как ни верти; для империи Ханта Саэ нынешняя Сора тоже была добычей, и сантийцы наверняка спешили к Лаэрне так же, как спешили к ней воины Малерты.
К вечеру, когда над пустошами темнели ранние сумерки, Сколот выдал свои страхи Лауру. Нет, наверное — не то чтобы страхи; Лаур слушал, не смея перебить. Но вариантов не было — тут либо идти к соленой океанской воде, либо — идти обратно, и если в этом «обратно» всю троицу убили бы наверняка, то у воды у них были хоть какие-то шансы выжить. Хоть какие-то шансы уплыть, хотя бы на паршивой рыбацкой лодочке. Хотя бы к Вайтер-Лойду, потому что ни одна живая тварь не сунется на его земли, не пройдет мимо деревянного частокола, не отважится поселиться бок о бок с тысячами костей, давно истлевших, обгрызенных дикими животными костей. Никто не отважится…
Но Сколот настаивал, что плыть надо обязательно — к Тринне.
— Я обещал, — настойчиво говорил он. — Я поклялся. Если уплывать — то именно к ее берегам, потому что у нас не будет второй попытки. Если уплывать — то именно к ней…
Лаур лишь качал головой. И отрезал: «Как получится».
На небе не родилось ни единого огонька. Оно было чистым, безо всяких туч, без облаков и луны — чистым, но оно опустело, оно осиротело, и если бы на земле не горели, выжигая дотла свои корни, тысячи янтарных цветов — стало бы темно, как в погребе. Но звезды — как будто — по воле последнего Гончего оказались на земле, и дрожали загнутые вовнутрь лепестки, едва мимо проносился какой-нибудь ночной жук.
Лаур помнил, что они решили ночевать — у самого берега. И уверенно поплелся к белому неподвижному песку.
Океан шелестел прибоем. Волны катились и катились по краешку обреченного континента. Волны катились и катились — одна, и две, и три…
— Оставайтесь тут, — произнес мужчина, бросая походную сумку на белый неподвижный песок. — Я пойду посмотрю, каковы из себя пирсы. Если не вернусь на рассвете, собирайте вещи и бегите прочь. Сколот…
Он обратился к юному лорду, но тот лишь нахмурился, а Лойд сердито поджала губы.
— Ты, — бросила она, — никуда не пойдешь… без нас.
Он, разумеется, был против. Он ругался и настаивал на своем, пока до него не дошло, что придется настаивать до конца жизни.
Однажды Лойд уже отпустила дорогого ей человека. И повторять ошибку не собиралась.
Однажды Сколот уже прогнал того, кого считал вторым названым отцом. И ему до сих пор снилось, как господин Эс — раненый, безнадежно раненый господин Эс опирается на залитый лунным серебром подоконник, и недоверчиво наблюдает за своим названым ребенком, и недоверчиво поднимает светлые брови — ты серьезно? Ты не шутишь? И ему до сих пор снилось, как господин Эс умоляет его: «Не нужно, Сколот, не нужно так со мной поступать, разреши мне остаться, хотя бы ты, хотя бы здесь — не гони меня, я прошу», а он безжалостно отвечает: «Нет… нет, улетайте отсюда прочь, улетайте прочь, лаэрта Эстамаль — вы человек, вы наполовину, а может, и больше — человек, вы умрете, если останетесь»…
…И в город они пошли вместе.
Со стороны воды каменные стены были вовсе не так надежны, как со стороны пустоши. И маяк, где, по идее, должны были прятаться как минимум пятеро караульных — тоже не был; никакого света, никакого движения — пустота. И болтаются корабли над синей глубиной, и стебли янтарных цветов — невозмутимо торчат в щелях между камнями. И смутно поблескивают загнутые вовнутрь лепестки…
Люди нашлись в рыбацких домиков чуть левее пирсов. Невероятно испуганные — люди; среди них Сколоту попался бывший капитан «Sora ellet Soara», и этот капитан мало походил на того самоуверенного мужчину, каким юноша его запомнил.
Объяснить, какого Дьявола происходит, никто из жителей порта был не способен. Бывший капитан безостановочно трясся и указывал куда-то за дверь; снаружи Сколот не увидел ни черта необычного. Только синюю бездну воды, гибкие силуэты кораблей и покрытый розоватыми ракушками пляж.
Торчать в рыбацком домике дольше получаса Лаур посчитал пыткой. И выбрался на свежий воздух; сидя на песке, он различил — или ему почудилось — чью-то фигуру у покинутой площади.
Динамита бы сюда, подумал мужчина. Динамита бы; не надо мучиться, не надо бояться, надо всего лишь поджечь фитиль — и запустить такой удобной, такой покорной связкой в предполагаемого противника…
Сколот вышел на пляж, недовольно хмурясь и пересчитывая болты. Восемнадцать; пользоваться и пользоваться, но в ближнем бою арбалет — совершенно бесполезная штука. Разве что лупить им каждого, кто попадется под руку, по затылку, но и так дольше пары минут не выстоишь. Тут бы меч…
Лаур снова заметил — или ему снова почудилась — чья-то фигура у покинутой площади. И он почти не сомневался, что эта фигура настойчиво следит за неожиданными гостями — но стоило повернуться к темному силуэту стен, как она пропала, словно бы ее безропотно поймали тени — и позволили укрыться в зыбкой пелене тьмы.
А потом в этой тьме полыхнула всего лишь одна искорка.
И повторилась — у размытой линии пирса.
Заряженный арбалет придавал ему немного уверенности. Настолько немного, что он колебался — а сумеет ли еще раз выдать вполне себе живого человека — за обычную деревянную мишень?..
И все-таки — он бежал по городу за Лауром и за Лойд, и его шаги — подлым эхом, — звучали позади, и впереди, и вверху. Он бы не услышал, он бы не понял, когда пора поднимать оружие — но Лаур понимал это за него. И кричал: «Давай!», стоило кому-то возникнуть в узкой цепи местных переулков.
Лаур понятия не имел, куда бежит. И понятия не имел, откуда вылезли фигуры в темно-синей военной форме; соображать ему было некогда. Он тащил за собой Лойд, а Лойд бежала так медленно, что их наверняка бы поймали на первом же повороте; поэтому он сунул ее костыль юному лорду Сколоту, а сам перехватил будто бы невесомое тело девушки неуклюжей левой рукой. И понес, а она цеплялась — так забавно и отчаянно — за его плечи, и он мог бы ощутить, как она испуганно, затравленно дышит — потому что не знает, что ей делать. Потому что в бою она бесполезна…
