Комната на сто восемнадцатом этаже, разумеется, нашлась. Работница отеля вежливо улыбнулась господину адвокату — и выдала ключи, и кивнула своему коллеге, намекая, что гостя надо проводить и обеспечить ужином. По пути этот коллега болтал, цитируя выпуск вечерних новостей — дикторы обсуждали самоубийство носителя чистого ДНК «Loide» и заявили, что, согласно достоверному источнику, на Келетре живет еще как минимум один такой же носитель, но ему давно исполнилось двадцать четыре года, и власти восьмидесяти имперских планет признали его безопасным.
Адвокат опустился на диван у зашторенного окна.
Нет, звезды больше не умирают во славу Гончих. Вайтер-Лойд опустел, Движение против иных рас уничтожило всех его детей, бросило гнить за деревянным частоколом. Остался храм — белый храм на острове, почти съеденном соленой океанской водой — и алтарь, а под ним — винтовая лестница в Сокрытое, где прозябает, ожидая прихода какого-то мальчишки, троица ослепших королей.
И на Келетре, на сто восемнадцатом этаже отеля, над облаками и яркими огнями высоток…
…я — последний?
Шумно, весело и бурно империя Сора готовилась к будущему фестивалю. Озеро на пустоши, в миле от высоких и надежных стен, окружили деревянными трибунами, невозмутимые колдуны разгуливали туда-сюда по заснеженному льду. Лед выдерживал, но безопасности ради над ним работала едва ли не целая Гильдия, и тысячи заклятий вспышками отзывались в окоченевшей глубине.
Потом город сотрясли новые, куда менее счастливые, новости. Юный лорд Сколот, преемник Его императорского Величества, официально обвинил господина Шеля Эрвета в нападении на своего опекуна. И надменно осведомился, является ли это нападение новым способом показать империи Сора, что она в западне.
Война была неизбежна. И тем поразительнее казалось то, что никто не отменял, не переносил — и не объявлял дурацкой ошибкой дату зимнего праздника. Да, император усилил пограничные гарнизоны, да, армия была стянута к линии, где пересекались империи Малерта и Сора. Да, там уже происходили какие-то мимолетные стычки, и малертийцы вроде бы даже повесили на суку одного имперского солдата, неудачно отошедшего от своих товарищей. Но пока что никто не двигался, и это затишье было, пожалуй, куда хуже, чем звон мечей и крики умирающих в битве.
Юный лорд Сколот почти не выходил за порог особняка, а его слуги бегали туда-сюда между комнатой господина Эса и домиками местных лекарей. Судя по всему, опекуну известного лучника действительно было худо.
Фестиваль неуклонно приближался. Приехали самые талантливые скульпторы, и среди них обнаружился один уроженец империи Линн. Вздрагивая, запивая свою беду имперским элем, он рассказывал, что на соседние земли вовсю наступает проклятая Фарда, что Флеста уже стала ее добычей, что всех мужчин перевешали на площадях, а женщин оставили в живых — но лучше бы они умерли…
За неделю до праздника империя Ханта Саэ перебила южные гарнизоны Соры, и стянутые к рубежам войска двинулись ей навстречу. Зазвенели мечи, оперение каленых стрел радостно и жадно зашипело, арбалеты принялись косить наглецов-сантийцев, будто пышную зеленую траву. После гибели южных отрядов Ханта Саэ не ожидала от врага такого отпора, а потому притихла, и ее воины спешно зализывали полученные в бою раны.
«Война такая страшная?»
«Ну да, страшноватая. Впрочем, тебе-то бояться нечего…»
Разумеется, бормотал господину Эсу его талантливый подопечный. Разумеется. Ты обещал беречь меня любой ценой, и я поверил, не посмел тебе не поверить. Но ты — ранен. И теперь — мое время доказать, что я не шутки ради не дал тебе рухнуть с высоты башни замка Льяно, что я не шутки ради беспокоился о нашей с тобой ссоре. Теперь — тебя самого надо спасти, и я спасу, непременно спасу, ты только…
…А потом Малерта атаковала всерьез.
И началась паника.
Уезжали добровольцы. Сквозь распахнутые ворота тянулись и тянулись неторопливые деревянные телеги, и нахохленные мужчины прижимали к себе оружие, а женщины замирали в тени стен, провожая своих любимых. Недоуменно поднимали брови мальчики и девочки лет семи: мам, а куда поехал наш папа? Всхлипывали девушки лет семнадцати, прижимали к ресницам кружевные платочки — возвращайся, мой дорогой, возвращайся, мой милый… уцелевшим или раненым — возвращайся, двери моего дома никогда, никогда не будут заперты.
Скульпторы боязливо косились на неприветливые городские караулы. И пили дешевое вино, прославляя своими тостами Сору.
Сновали от столицы к Лаэрне потрепанные гонцы. Приносили самые разные сведения. Малерта, мол, орудует не мечами не копьями, а пушками и связками динамита; она, не так давно принявшая послов Харалата, обладает неограниченными запасами того и другого. Мечники и лучники, арбалетчики и копейщики сидят за наспех возведенными укрытиями, и до поры их выручает разве что зима и плохая погода. Однако, мол, господин император и его приближенные формируют специальный отряд из магов, и эти маги вполне способны вынудить пушки замолчать.
Сколот принимал послания гонцов безучастно, как будто война не имела к нему никакого отношения. Гонцы передавали господину императору, что с его преемником все нормально, что его преемник все еще надеется вернуть крепкое здоровье своему опекуну. Император бледно улыбался и обещал поскорее к нему приехать, чтобы на фестивале пригласить на привычную деревянную вышку и оттуда следить за работой скульпторов, изредка предполагая, какой будет следующая голубоватая статуя…
За день до фестиваля роскошный экипаж миновал по-прежнему распахнутые ворота.
Ранним утром господин Эс наконец-то приподнялся на локтях, рассеянно огляделся и пожаловался:
— Болит…
Завтра утром, говорил себе Шель, я избавлюсь от императора.
Завтра утром, говорил себе Шель, я получу корону, и она заблестит на моих волосах, и я встану перед жителями столицы, и они поклонятся, они поклонятся, они признают мое право на…
Это было чем-то вроде молитвы. Чем-то вроде молитвы, но для главы имперской полиции на свете имелся всего один Бог, и этот Бог носил его имя.
Он родился ради великих целей. Он родился ради власти, он родился, чтобы наконец-то завоевать Карадорр, чтобы добиться того, чего не смогли добиться прежние хозяева короны. Он — талантливый, он — хитрый, он умеет играть людьми, как шахматными фигурками; он умеет играть собой.
Хотя, несмотря на все, он так и не стал самой важной фигурой на доске. Он был… ферзем, или офицером — и шел на любые меры, чтобы защитить короля. А король улыбался ему немного кривой улыбкой и закрывал теплыми ладонями шрам.
Сначала Карадорр, говорил себе Шель. Сначала Карадорр, а потом я доберусь до пустыни, утоплю Создателя в луже крови, заберу его мир себе. Теперь-то я точно знаю, что ему больно, что ему страшно, что он такой же уязвимый, как обычные люди. Разве что немного более сильный — и немного менее смертный, но ведь ничто не мешает стрелять по нему каждый день, сделать его игрушкой, сделать его мишенью. Кто всадит под молочно-розовые ребра больше десяти ядер — получит бутылку вина, эля, коньяка или…
Скрипнул подоконник.
Шель напрягся, и рукоять ножа отозвалась холодом на его касание.
Шел снег. Его было видно даже из-под шторы, его было видно даже из-под закрытых век. Луну скрыли под собой тучи, ветер бесновался на улицах и площадях, бесновался во дворе замка.
Император, со своими-то болезнями, наверняка не спит. Наверняка ворочается с боку на бок, и слуги приносят ему то настойку, то воду — и он пьет, и его зубы стучат по краешку золотого кубка.
Мягко зашелестел ковер. Кто-то остановился в шаге от постели господина Эрвета — и комната наполнилась, до отказа наполнилась тяжелым звуком сбитого, затравленного дыхания.
Главе имперской полиции стало… пожалуй, интересно. Если бы у ночного гостя было оружие — он бы атаковал, он бы пальнул по одеялу из арбалета, не проверяя, спит ли его противник. Он бы ударил ножом, или поднял меч и отрубил господину Эрвету голову, он бы метко бросил ядовитый дротик, он бы…
