Они рассудят: ничего удивительного, что этот мальчик пытается передать змеиный венец кому-то другому. Они рассудят: ничего удивительного, что он решил уйти на покой — но они вряд ли заподозрят, что за цель была у него на самом деле.

Капитан Лейн следил за своим повелителем, немного щурясь — и как будто прикидывая, не струсит ли он, хватит ли ему смелости на последние отчаянные шаги. И тут же с удовольствием заключал: да, хватит. Потому что Эдлен, так и пролежавший до рассвета с мыслями о скорой гибели, после рассвета вытащил себя в ореол синих блуждающих огней, внимательно изучил свое отражение в зеркале — и сердито ударил не пострадавшей ладонью по щеке, надеясь выбить из головы страх.

И почти добился успеха.

По крайней мере, теперь настойчивые мысли танцевали неспешный вальс где-то у границы его сознания, не способные толком потревожить. И он обсуждал с командирами дальних военных гарнизонов скорую смену власти, просил их быть осторожными с юной императрицей, уточнял, какова ситуация в южной и западной цитаделях. Командиры отвечали спокойно и вежливо, а он, старательно сдерживая глупую радостную улыбку, любовался переплетением поблескивающих нитей на их плечах.

Новую военную форму ввела его так называемая мать. Чтобы сделать своему сыну подарок на пятнадцатый день рождения, хотя тогда он лишь досадливо нахмурился и обронил: ну и что это за шутки, дорогая мама?

А сейчас на него отовсюду поглядывала надежда. Изгибая хрупкие журавлиные шеи, потому что серебро складывалось в изящные силуэты птиц.

Они разошлись около полудня; четверо с сожалением отказались от участия в сегодняшнем празднике, а десятеро поклонились и решили остаться.

После чаепития к завтраку юноша интереса не проявил и умчался на один из подземных ярусов цитадели. Тамошние стражники молча кивнули на его короткое «никого сюда не впускайте» — и на всякий случай скрестили копья, всем своим видом показывая, что любого, кто попробует вмешаться в их работу и отвлечь господина Эдлена от ритуальных рисунков, ждет свидание с остро заточенным железом.

Рисунки были… должно быть, великолепными, но юный император лишь устало вытер со лба соленый пот и присел на крохотную колченогую табуретку. Жадными глотками опустошая дар своего создателя, треугольники, отрезки и отдельные осторожные грани тонули в свете, в ослепительном голубом свете — и окружали юношу такой жарой, что было нечем дышать.

Он бережно их исправил, по крупице, по осколку изогнутых линий собирая в ту же самую диаграмму, которую вывела старуха Доль за день до кражи невесты. Припоминая, как она чертила углы на стыке пола и высоких деревянных стен; припоминая, как она обводила кругами плоские рунические символы, припоминая, как она добавляла дурацкие витиеватые фразы в основные пограничные полосы. Ему понадобилось очень много времени, чтобы добиться нынешнего результата — но сейчас он ощущал себя не довольным, не счастливым и не гордым, а пустым, абсолютно пустым, как будто вместе с огромной долей магии у него забрали еще и сердце.

Но зато больше колдовать ему было уже не надо.

Первыми в цитадель прибыли музыканты — накануне Эдлен попросил неказистого парнишку-слугу смотаться в город и сообщить господину бургомистру, что юный император нуждается в наилучших мастерах, и неважно, какую цену они потребуют. Смешливые молоденькие арфистки, юноша со свирелью, весь покрытый багровыми прыщами, но разодетый, как павлин; рано поседевший мужчина с новомодной гитарой, пятеро стариков с медными трубами, чей вид заставил императора еще больше побледнеть и спрятать за спину левое запястье. Они пересекли порог, заученно поклонились — и, повинуясь короткому жесту нынешнего хозяина цитадели, отправились в один из праздничных залов.

Удаляясь, арфистки наперебой обсуждали невесомые цветочные гирлянды, укрывшие под собой своды.

В полдень состоялся обед, рассчитанный на ближайшее окружение господина Эдлена; подняв кубок с полусладким белым вином, он извинился перед слугами за многие неприятности, произошедшие в этих коридорах, залах и трапезных, и поблагодарил их за верность и неизменное старание. Милрэт, уже переодетая в голубое платье с блеклыми зелеными вставками, покосилась на своего приятеля с подозрением; Габриэль, все в той же темной кожаной куртке и с торчащими за спиной рукоятями парных мечей, молча копался неудобной маленькой ложкой в тарелке с пингвиньим супом.

Это было забавно, что за несколько часов до праздника слуги приготовили именно пингвиний суп. Юный император посмотрел на него с такой нежностью, что поварята готовы были плакать от едва не задушившего их восторга; слуги, тронутые неожиданно искренними и теплыми словами своего господина, тоже еле сдержались.

До сих пор они видели в нем ребенка. Плохо воспитанного, самоуверенного и слегка безумного. Но сегодня перед ними сидел взрослый самостоятельный человек — и они были в шаге от того, чтобы повторно преклонить перед ним колени.

«Во имя Великого Океана — да будет так».

— Габриэль, — окликнул рыцаря юный император, оказавшись, наконец, у первой ступени лестницы, освещенной синими блуждающими огнями. — Подожди.

Рыцарь остановился. И, повинуясь этому движению, забавно качнулись его длинные каштановые волосы.

— Вам что-то нужно, мой господин? — бесцветным тоном осведомился он. — С утра ко мне заглядывал ваш посыльный и сообщил, что вы пока что не нуждаетесь в моей защите. Что-нибудь изменилось?

Он стоял выше, чем Эдлен, и не спешил оборачиваться. Это была не обида и не гнев — это было равнодушие, тоскливое холодное равнодушие; Эдлен шагнул к своему личному телохранителю и негромко сказал:

— Пожалуйста, прости меня.

— Все в порядке, — ответил Габриэль. — Не волнуйтесь, Ваше императорское Величество.

— Пожалуйста, прости меня, — настаивал юноша. — Если я чего-то не сделал, как ты думаешь, наверное, у меня были причины так поступить? Или мне просто, наверное, нравится тебя мучить? А тебе нравится ходить с постным выражением лица и снова обращаться ко мне на «вы», хотя вчера ты прекрасно обходился без этого. Если ты сердишься, — с вызовом предположил он, — ударь меня, давай подеремся, давай смоем эту чертову обиду кровью. Потому что после того, как мы носились по льду и рассказывали страшилки, после того, как мы провели вместе целый день, я посмел прийти к выводу, что мы друзья, а не император и его личный телохранитель.

Это сработало. «Постное выражение лица» тут же как ветром сдуло, и ему на смену пришла виноватая улыбка и тихое: «Ты тоже меня прости». Эдлен, якобы удовлетворенный этим, похлопал рыцаря по закованному в железо плечу и предложил обойти праздничные залы с последней проверкой, все ли хорошо. Габриэль согласился, и спустя пару минут они с юным императором уже беседовали о качестве гирлянд, о количестве блуждающих огней, о том, приятно или не очень огни поразят мительнорское население, о том, скоро ли первые корабли окажутся в океане и насколько затянется жестокая здешняя зима.

На самом деле юноша был немного разочарован. Совсем немного, но это разочарование следовало за ним, как охотничья собака, и азартно принюхивалось на каждом вроде бы известном повороте. Вы знакомы всего ничего, да? И господин Габриэль толком тебя не знает, поэтому и держится в нескольких шагах позади. Ему было бы проще, если бы ты родился воином или звездочетом, но ты колдун — и, не успев обвыкнуться, не успев понять, что вне сожалений об оторванной Мительноре ты безопасен, он продолжает бояться. И понятия не имеет, чего ему ожидать.

Это ты, с твоими чаепитиями в обществе командиров, с твоими завтраками в компании советников и послов — и с теми великолепными вечерами, когда рядом сидел Венарта и объяснял, почему надо сделать именно такой выбор, почему надо отказаться именно от такой выгоды и променять ее на, казалось бы, ни к чему не ведущую мелочь, — научился копаться в людях, как в библиотечных книгах, за полчаса отыскивая все самое любопытное. А Габриэль — разумеется, до того, как выверна уничтожила его шансы на дальнейшую беготню — носился по горам и пустошам Тринны, охотился на нежить и мало заморачивался отношениями с людьми. Безусловно, там есть какая-то Гертруда, а еще госпожа Ванесса и господин Хандер, и мельком упоминаемый Валентин. Но это не крупные щуки в заболоченном озере политики, и вряд ли они умеют больно кусаться.