— Я хочу вернуться домой, — по-прежнему едва слышно признался он, — потому что по мне наверняка скучает Гертруда. Но, опять же, если честно, я чувствую себя нахлебником за одним столом с госпожой Ванессой и господином Хандером. Они мне рады, они счастливы, что я выжил, они гордятся моими родителями, потому что мои родители нашли способ вытащить меня из объятого огнем Шакса. Но я не рад. И мне кажется, что если я прав, если сейчас я действительно хочу вернуться — то потом я буду жалеть, что бросил вашу деревянную цитадель, что бросил вас, и Милрэт, и Мительнору. Поэтому… спустя месяц, когда ваше… твое заклятие будет уже готово, не верь, что я ухожу. Обещаю, наступит день, и гвардейцы настороженно сообщат, что у двери стоит какой-то чудак и требует встречи с императором. Называясь при этом его личным… телохранителем.

Как и Эдлен, отобравший огненные щупальца у синих медуз, Габриэль понятия не имел, что на диване, укрытая теплым одеялом, его неуклюжую речь терпеливо слушает Милрэт. И мягко улыбается, хотя накануне вечером улыбаться ей хотелось меньше всего.

В полдень притихшую деревянную цитадель сотрясла очередная сумасшедшая новость. К счастью, на этот раз никто не умер и никого не надо было хоронить, и все-таки работы у слуг ощутимо прибавилось — потому что юный император пожелал перенести праздник по случаю своего дня рождения на следующий вечер.

Основные ярусы тут же бросились украшать, целая компания девушек в одинаково строгих серых платьях вооружилась легкими раскладными лестницами и гирляндами, чтобы повесить их над картинами и над все еще запертыми окнами. Юный император объявил, что под конец неожиданного праздника ставни будут распахнуты, а вместе с ними будут распахнуты и основные двери — и все горожане получат право наконец-то увидеть столичную цитадель изнутри.

На него с большим сомнением поглядывали «полные дураки» — советники. Они помнили, каковы цели юноши, и не понимали, зачем ему понадобилось устраивать всеобщее пиршество, тем более — после почти одновременной гибели госпожи Доль и господина Венарты. Но Эдлен, бегая по цитадели вверх-вниз и раздавая приказы, выглядел таким сосредоточенным и таким по-детски счастливым, что возмущаться его поведением никто не посмел — а на всех, кто наблюдал за ним издали и недовольно морщился, с выражением «я-вас-к-чертовой-матери-в-порошок-сотру» на худом лице косился Габриэль.

Милрэт следовала по пятам за юным императором, потому что если раньше он казался ей вечным, то сейчас она сообразила, что он ужасно маленький, тощий, слабый и беззащитный. Разумеется, если не учитывать его дар — но зачем он вообще нужен, если в первую очередь не спасает, а вредит своему хозяину?!

Кстати, она вовсе не ушла, как Эдлен боялся, а пролежала на диване до завтрака, перебирая в памяти тысячи незнакомых образов. Ее Грань, ее связь все еще была непостоянной и неповоротливой, все еще была ненадежной и хрупкой, того и гляди сломается — но при этом настойчиво напоминала о каком-то Роне и какой-то Карле, о покинутой станции Red-16, о железных кораблях и воздушных фарватерах, а еще о далеких выстрелах и озерах крови.

На нее советники тоже поглядывали — нехорошо поглядывали, недоверчиво, некрасиво, оценивая дочь господина Венарты, как слишком дорогой для своего качества товар на весенней ярмарке. Но бумаги были подписаны, бумаги были собраны и заверены багровой печатью, и что-либо изменить уже ни у кого бы не получилось. Да и кому известно, говорил себе невысокий мужчина с темно-русыми волнистыми прядями, перевязанными лентой у затылка, и тремя серебряными кольцами на безымянном пальце левой руки, не окажется ли юный император в итоге прав — потому что до сих пор он зубами вырывал необходимые нам события, зубами вырывал необходимые нам действия, серьезно выслушивал, если надо — спорил и… Если по-настоящему зорко за ним следить — никогда не сдавался.

Именно этот человек был обязан поддержать Милрэт… в решающую секунду. Именно этот человек согласился ее поддерживать.

Во дворе стемнело, в кухонных помещениях стояла безумная жара, соблазнительные запахи витали по шестнадцати ярусам, щекоча нос даже самым невозмутимым их обитателям. Под сводами потолка, поворачивая тканевые цветы и узкие листья то более светлой, то более темной стороной, колебались десятки тысяч гирлянд.

К ночи настроение поднялось даже у Милрэт, и она рассмеялась какой-то нелепой шутке бывшего рыцаря, тем самым показывая, что целей, не упомянутых при «полных дураках» — советниках, генералах и послах, юный император достиг. Он рассеянно улыбнулся и предложил устроить поздние посиделки в его апартаментах.

Разумеется, до рассвета не уснул никто. Эдлен, Милрэт и Габриэль рассказывали друг другу страшилки, причем у рыцаря, многое повидавшего на своем веку, получалось просто великолепно; после одной особенно удачной истории девочка и юный император забились в угол и там содрогались, едва их увлекшийся приятель переходил на выразительный волчий вой. Потом Габриэль и Милрэт убедили Эдлена, что вообще-то сейчас зима, а зимой положено кататься на коньках по обледеневшим озерам; озер в цитадели не было, но юноша вырастил непрошибаемую ледяную корку на полу, и Милрэт, визжа от восторга, заскользила по ней к заколоченному балкону — заскользила босыми ногами, нисколько не беспокоясь о вероятных мозолях и царапинах.

А потом началось безумие.

Рыцарь окрестил себя капитаном пиратского корабля — и, как следует разогнавшись, прыгнул на невысокий диван. Дивану это не понравилось, и он поехал по внезапно обледеневшему полу к южной стене; Эдлен просто поскользнулся и грохнулся, вынудив целую стаю ледяных искорок взлететь и снова упасть, покрывая собой, как снежинками, его рыжеватые ресницы и брови. Черное змеиное тело, хрустально звеня, укатилось под императорскую кровать; Эдлен смеялся так, что едва не захлебнулся, хотя картина, в общем-то, была вполне рядовая.

Обеспокоенные стражники заглянули в зал, из которого явно потянуло холодом — и удивленно застыли на пороге, потому что их император сидел и вдохновенно что-то орал, а Габриэль, выпрямившись во весь рост и попирая ботинком кожаный подлокотник, отдавал ему честь. Милрэт сдавленно хихикала где-то на фоне; впрочем, стоило сумасшедшей компании заметить не то чтобы званых, но обязательных гостей, как гости были вынуждены присоединиться к их загадочному веселью.

Сдавленное хихиканье Милрэт усилилось, когда латные сапоги, высекая изо льда искры, послушно — и опасливо — двинулись по кругу. Это было похоже на парад — стражники шли, вооруженные копьями и совершенно серьезными выражениями лиц, шли, стараясь чеканить свои шаги, хотя кто-нибудь из них то и дело поскальзывался и ругался, и его ругань эхом отражалась от потолка.

Ближе к рассвету Милрэт, юный император и Габриэль сидели на пушистом ковре, лениво переставляя по карте фишки, и девочка несколько виновато уточнила:

— А что с Мительнорой? Она действительно обрывается в океан?

— Ага, — рассеянно отозвался юноша. — Но я уже выяснил, как вернуть ее на общее мировое полотно, и планирую заняться этим в самое ближайшее время.

— И как же ее вернуть? — настаивала девочка, потому что Эдлену выпал случайный дополнительный ход, и он тут же принялся высчитывать позицию своей фишки относительно предыдущей.

— Что? А-а-а… надо всего-то сломать установленный эпицентр. Ничего сложного. Правда, если мы сделаем это раньше, чем отправим домой тебя, — он все так же рассеянно покосился на Габриэля, — обратное заклятие может не получиться. Я хочу поменять, — он снова наклонился над исчерканной картой, — эти ходы местами. Я уже нарисовал необходимые грани, осталось поделиться с ними энергией — и ты окажешься дома. Завтра. После праздника. Хорошо?

Точно, подумал Габриэль. Обратное заклятие. Госпожа Ванесса, господин Хандер… мое желание сказать Говарду «извини» — сказать, не объясняя, за что…

«По мне наверняка скучает Гертруда».

— Ты же говорил, — напомнила Милрэт, — что это произойдет не раньше, чем через месяц. Что изменилось?