Она споткнулась и остановилась.

Слово «звезды» почему-то больно ее царапнуло, и она попросила бывшего рыцаря дать ей пару минут на… дать ей пару минут. Он помялся рядом, расстроенный, выведенный из равновесия не меньше, чем его спутница — но потом все-таки ушел.

Нет, возразила себе девочка, все было не так. Шипение раздавалось не в ушах — шипение раздавалось в потрепанных динамиках, под герметичными креплениями шлема, и сквозь него пробивалось недовольное: «Эй, Милрэт, прием!»

…Габриэль постучал, и ему тут же приглушенно ответили «Заходи». Синяя огненная медуза погладила его щупальцами по шее, но жара от ее касания рыцарь не ощутил.

Эдлен сидел, с равнодушием куклы изучая какие-то бумаги. Измученные синие глаза отразили непреклонный силуэт незваного гостя; Эдлен попытался на нем сосредоточиться, но результаты были неважные, Габриэль то и дело «плыл», а комната вокруг него подергивалась рябью, как задетая восточными ветрами вода.

— Доброй ночи, мой господин, — поклонился рыцарь.

Юный император отодвинул от себя свиток — невыносимо дрожащей правой рукой.

— Я думал, что бороться мы будем вместе, — помедлив, произнес Габриэль. — Я думал, что вы рассчитываете на своих друзей. На меня и на Милрэт. Но вы запираете нас в библиотеке, запираете, как смешных декоративных синичек, и, просыпаясь, мы выясняем, что вы решили разобраться в одиночку. Что господин Венарта… — он опустил голову, — умер, а в личные апартаменты госпожи Доль нам запрещено заходить.

Мы знакомы не больше недели, сонно подумал юноша. Какие, к Великой Змее, друзья — ты ничего не знаешь обо мне, а я ничего не знаю о тебе, мы стоим по разные стороны колоссальной ледяной стены.

Неуклюжий упрямый кот.

«Получается, для Вашего императорского Величества я бесполезен? И никак не могу вернуть вам долг?»

Он рассеянно улыбнулся, как если бы ему неожиданно принесли по-настоящему хорошую новость.

— Извини, Габриэль, — голос у юного императора безнадежно сел, то срываясь на хрипы, то исчезая вовсе — так, что последние слоги пришлось едва ли не читать по воспаленным, покрытым багровыми трещинками губам.

Рыцарь опустился на краешек неудобного кресла, предназначенного для советников и послов. Помедлил, перебирая в уме разные варианты вопроса, и неуверенно уточнил:

— Как она это сделала?

Спрашивать, о чем речь, не имело смысла. Улыбка Эдлена стала кривой усмешкой — так, что трещинки на его губах тут же покрылись мелкими солоноватыми каплями, смутно блестящими в отсвете огненных медуз:

— Она его отравила.

========== Глава двадцать четвертая, в которой Габриэль хочет остаться ==========

Из рабочего кабинета Эдлен вышел уставший и едва способный держаться на ногах — если бы не Габриэль, он бы вряд ли дошел до своих личных апартаментов. Юный император оправдывался тем, что беседы с генералами и послами невыносимо скучные, что советники полные дураки, что он голодный и ужасно хочет пить; на самом деле у него так болела поврежденная рука, что хотелось шлепнуться на пол и расплакаться в манере четырехлетней Милрэт.

Нынешняя Милрэт сидела в трапезной, то ли ожидая своих друзей, то ли просто не видя смысла идти спать. Она бы все равно не уснула; настойчивый сумасшедший треск повторялся и множился в ее голове, ей чудились корабли, способные летать по изнанке неба, далекие шарики планет и орбитальные станции. Ей чудились люди, закованные в скафандры, ей чудился экран маленького планшета и сенсорная панель у входа, и еще — отец, не Венарта, а какой-то незнакомый мужчина с темной бородой и вечно смеющимися карими глазами.

Она не знала, что происходит. Она не была Взывающей и не была Гончей, и память ее предшественников обошла девочку стороной, как будто насмехаясь над ее слабостями: ну как, милая, тебе страшно? Это здорово. Таким, как ты, поначалу и должно быть страшно.

Эдлен косился на нее с тихим ужасом, но пока что не вмешивался. Пока что было рано вмешиваться — да и он, занятый переговорами и целой россыпью документов, не сумел бы произвести на девочку необходимого впечатления.

Поужинали в молчании; Милрэт, не возражая, съела огромный горячий бутерброд и запила водой, а потом перед ней вроде бы ненавязчиво, но очень выразительно поставили полный кубок вина. Бывали случаи, когда отец позволял ей попробовать крепкий храмовый кагор, и девочка фыркнула, насмехаясь над наивной затеей своих друзей — а потом равнодушно отхлебнула, дернулась… и уткнулась головой в накрытую кружевами столешницу.

Спустя минуту до рыцаря донеслось ее сонное дыхание.

— Немножко магии? — невозмутимо предположил он, подхватывая Милрэт на руки.

— Немножко магии, — согласился юный император, с видимым трудом поднимаясь и делая первый неуверенный шаг.

Они устроили девочку на диване в личных комнатах Эдлена, и, помедлив, юноша попросил своего телохранителя остаться тоже. Оправдывался какими-то глупостями, виновато улыбался, переступал с ноги на ногу и клялся, что его преследуют кошмары, и что если он проснется в полном одиночестве — Милрэт упрямая, ближе к рассвету она выберется из-под теплого одеяла и гордо удалится в башню, — он будет горько и отчаянно плакать. Габриэль посмотрел на него, как на глупого ребенка, но все же кивнул — и с ногами залез в уютное кожаное кресло, накинув на плечи куртку.

— Что у вас с рукой? — негромко уточнил он, когда юный император улегся на правый бок и неловко потянулся за пледом.

Эдлен замер. На долю секунды, но рыцарь успел заметить его острое сожаление о плохо разыгранном спектакле и о догадливости пока что бесполезного телохранителя.

— Как ты понял?

— Господин император, — укоризненно произнес Габриэль, — кого, я прошу прощения, вы пытаетесь обмануть? Оказавшись в этой цитадели, я наблюдал за вами с большим интересом, потому что на Тринне я ни разу не видел мага, способного украсть небо — и потому что я не понимал, какого Дьявола вы называете своей матерью, извините, угасающую старуху. И было бы сложно, я снова прошу прощения, не заметить, что вы — левша. Я еще удивлялся, как странно вы удерживаете перо, как странно вы пользуетесь вилкой — но никто вас не одергивал, и я подумал, что с моей стороны будет некрасиво обратить на это лишнее внимание. Кстати, — он посмотрел на Эдлена из-под полуопущенных век, — мой интерес никуда не делся. Почему так?

Юный император натянуто улыбнулся:

— Я не помню.

Изредка ему рассказывали, что «угасающая старуха» сидела не со своим сыном с утра и до позднего вечера, чтобы научить его разбираться в буквах. Что он забавно листал пожелтевшие страницы и водил указательным пальцем по выбитым в бумаге словам, беззвучно шевелил губами и часто оборачивался, чтобы уточнить: мама, а что это за символ? Мама, а как его правильно читать? И старуха Доль, терпеливо объясняя, гладила его по тогда еще коротким светлым волосам, перебирая блеклые почти белые — и вызывающие рыжеватые пряди.

Но никто не рассказывал, что она учила его окунать перо в золотую чернильницу, что она подсказывала ему, как надо поднимать со стола серебряную ложку и ловить ею пингвинье мясо, утонувшее в картофельном супе. Никто не рассказывал — и он подумал, что, наверное, оказался в деревянной цитадели уже таким, что уже таким рисовал неуклюжие силуэты журавлей на дорогом пергаменте и смеялся: погляди, мама, они танцуют…

Журавлями была украшена вся его спальня. Выцветшие детские рисунки он приколол к стене у самого изголовья кровати — и часто обнаруживал, что на подушке покоятся его ноги, а он сам лежит на краешке одеяла внизу и любуется тысячами птиц, тысячами радостных, или грустных, или влюбленных птиц. И бывало, что синие глаза юного императора находили какую-то крохотную, но потрясающе важную деталь — например, нависшие над болотом шарики, блуждающие огни. Возможно, именно тогда, в детстве, он и заключил свою магию именно в этот облик; возможно, именно тогда он и выбрал, какие забавные непоседливые существа будут скитаться по его цитадели вместо факелов.