Капитан Хвет застыл по колено в морской воде, и вокруг него билось размеренное дыхание прибоя.

— Он очень ее любил, — пробормотал Эс, чувствуя, как под его ключицами все как будто бы трескается и рвется.

— Очень, — согласился Уильям.

========== Глава двадцать третья, в которой Эдлен много улыбается ==========

Ребекка и Габриэль попрощались под розовой робинией — обменялись деловитым рукопожатием и уже почти разошлись, когда маленькая рыжая девочка обернулась и окликнула:

— Эй?

Рыцарь остановился.

Она подошла к нему и несколько виновато поймала за рукав, сжала белыми, как снег, пальцами его манжету.

— Пообещай мне, — в ее голосе впервые не было никаких эмоций, как будто она спрятала их нарочно, — что если ты вернешься, ты обязательно меня найдешь. Я хочу посмотреть на тебя… настоящего. Хочу до тебя дотронуться. Хочу снова пройтись по руинам Шакса, хочу увидеть Сельму, хочу убедиться, что слухи о памятной стеле — это не выдумка и не бред. Пообещай мне, пожалуйста, Габриэль.

Он покладисто кивнул:

— Обещаю.

Пальцы девочки дрогнули и разжались.

— Габриэль, — повторила она, — там, в подземелье… ты ведь слышал, что сказал господин Лаур? «У нашего Мора лопнула изнанка. Я ничего не смог изменить». Это значит, что мы, наверное, погибнем. Я не знаю, сколько у нас времени, могут пройти века, а могут какие-то жалкие часы, но… я и не пошутила. Пока Мор еще не утонул в океане, пока соленые волны еще не стали непроницаемой темнотой… доберись до меня, пожалуйста. Умоляю тебя, выполни мою просьбу и доберись.

Он открыл было рот, чтобы уточнить, как именно должен добраться до Брима и примыкающих к нему поселений за «жалкие часы», но девочка уже пропала. Лишь сабернийская робиния горестно покачивалась на ветру, вместо пожелтевших к осени листьев как будто роняя слезы.

Габриэль ожидал, что проснется в одной из комнат чужой деревянной цитадели — кажется, он уснул в библиотеке, на одном диване с Милрэт, и она забавно шутила о грядущем гневе своего отца, — но сон отказался исчезать и продолжился, равнодушно ломая установленные Ребеккой грани.

Млар с ужасно развороченной раной в боку наклонился над лесной поляной, где сквозь белую корку наста вытягивались и распахивали бутоны тысячи янтарных соцветий. Окровавленные повязки съехали так, что из-за них, по идее, семнадцатилетний рыцарь оказался едва ли не слепым — и, тем не менее, уверенно погладил карминовую кайму по внешнему краю звенящего лепестка.

— Смерть, — мягко произнес он, — милостива.

Задетый каменный цветок неуклюже закачался на удивительно гибком голубоватом стебле — и коснулся ближайшего сородича, а ближайший сородич передал это его касание по всей поляне. И Млар усмехнулся, криво и зло, потому что теперь под его ногами постоянно множилось тихое зовущее: «Эл? Эл?.. Эл?!»

— Какими бы красивыми, — с ненавистью бросил он, — вы ни были, у вас ни за что не получится заменить собой солнце.

Цветы послушно погасли, и раненый рыцарь с явным удовольствием погрузился во мрак.

Судя по звуку, где-то поблизости треснул под сокрушительным ударом обжигающий голубой лед, а потом наступила тишина, и в этой тишине отчетливо раздалось хрипловатое грустное: «Ви».

«Эл», согласились умирающие цветы. «Ви-Эл». На заснеженных пустошах, на дне обледеневшего озера и у скалистого берега океана… мы неизменно будем с тобой. Неизменно будем твоими.

Вязкая темнота рассеивалась так долго, что рыцарь испугался — а не его ли собственные глаза во всем виноваты? Но мимо на пушистых невесомых лапах промчалась еще одна секунда, и он понял, стоит посреди колоссального тронного зала, и с потолка ему улыбаются ангелы — а на троне сидит знакомая зеленоглазая девушка в темно-синем, богато украшенном золотыми нитями и крохотными искорками драгоценных камней платье.

— Гертруда? — удивился он. — Почему ты здесь?

Девушка не ответила.

За окнами затейливым лабиринтом переплетались освещенные фонарями улицы. Белые снежинки падали на каменную брусчатку, на бортик опустевшего к зиме фонтана и на скопление крыш, укрывая их надежным сверкающим покрывалом.

— Гертруда? — он снова повернулся к своей любимой сестре, но ее уже не было на троне. Вместо молодой и бесстрастной девушки там сидела покрасневшая от ярости женщина, и она раздавала приказы армейским командирам, а те застыли перед ней, неуклюже кланяясь и выразительно переглядываясь между собой — мол, все понятно, королева двинулась умом.

В глубине подземных тоннелей, у канала, где давным-давно ушедшие рогатые эрды заключили приток подземной огненной реки, подбрасывал к сводчатому потолку янтарный осколок мальчишка с воспаленной сетью сосудов на лице. Как будто сообразив, что за ним пускай исподволь, но все-таки наблюдают, он поймал свое вечное сокровище и крепко сжал в кулаке.

Пожелтевший свиток пергамента. Тяжелое перо, золотая чернильница и рассеянное движение кисти.

«Мой дорогой отец…»

Над старым болотом, над едва различимой ненадежной тропой танцуют синие блуждающие огни. Юный император по имени Эдлен следует за ними, зыбкая болотная грязь колеблется вокруг его ребер, огни, старательно издеваясь над своим пленником, отлетают все дальше, прыгают над черными колодцами бочагов, отражаются в неподвижной мертвой воде. Эдлен хмурится, Эдлен кусает губы — не подозревая, что точно так же их кусал, все больше и больше разрывая беспомощную плоть, его старший брат, самый лучший стрелок в империи Сора. Эдлен хмурится, Эдлен сердится — и скорее поэтому, чем по глупости, бросается вдогонку за очередным блуждающим огоньком. Бросается вперед, а тропа уходит левее — и трясина, терпеливая голодная трясина тут же смыкается над его растрепанными волосами, а на поверхности какое-то время еще подрагивает, не желая тонуть, гибкое змеиное тело. В отблесках осенней луны аметистовые клыки выглядят едва ли не настоящими; а может, они и есть настоящие, потому что венец теряет форму, и давным-давно замершая змея расплетается, чтобы уползти к основанию хрупкого уставшего дерева.

Блуждающие огни с минуту медлят, а затем превращаются в медуз. Бережно сотканные из упрямого синего пламени, эти медузы поднимаются в ночное небо.

…кто-то нежно погладил рыцаря по щеке, и его передернуло, как если бы мимолетная ласка угрожала ему смертью. Ему потребовалось безумное усилие, чтобы заставить себя хоть как-то разлепить опухшие веки — а потом силуэт огненной медузы отлепился от его лица и плавно двинулся к пыльному стеллажу со старыми документами.

Сначала он подумал, что все еще находится во сне. Ребекка не единожды говорила, что сны умеют обманывать, умеют издеваться над своими пленниками; но рядом глухо посапывала дочь господина Венарты, а синие радостные медузы никуда не делись. Размеренно скитаясь вдоль деревянных стен, окружая высокие книжные шкафы и как будто изучая названия сотен фолиантов, они были такими же реальными, как и заваленный бумагами стол, и пушистый ковер на полу, и… защитное заклятие, которое напрочь отказалось выпускать рыцаря из библиотеки.

Он почувствовал себя декоративной птицей в апартаментах какого-нибудь герцога. Декоративной птицей, которая сидит на жердочке в золотой клетке и распахивает клюв, едва ее хозяин потребует это сделать.

— Какого Дьявола, — пробормотал он, и синие огненные медузы метнулись прочь от его гнева, забавно перебирая щупальцами. — Какого Дьявола, господин император?!

На кружевной скатерти все еще стояла початая винная бутылка. И целый набор закусок; до чего же забавно, что за полчаса до своей гибели старуха Доль в последний раз поужинала, и что ее ужин состоял не из вяленого мяса и несоленой каши, как там, на пустошах перед Лаэрной, а из вареных креветок и сладкого картофеля со сметаной.

В то время, как жители портовых деревень голодают, наши повара готовят самые лучшие доступные лакомства, подумал Эдлен. В портовых деревнях умирают маленькие дети, а мы пьем дорогое вино и балуемся ядами, добровольно избавляемся от своих близких и не хотим, ни за что не хотим решать важные вопросы в обход убийства…