Отчаянно некрасивый человек опомнился и с горем пополам сел, зажимая тонкими изящными пальцами рану в левом боку. В мутных синих глазах отразилась темная фигура девочки, и побелевшие от боли губы едва-едва дернулись в улыбке:
— Bekki?
— Лаэрта, — выдохнула Ребекка, опускаясь на колени перед ним, — что с вами? На вас кто-то напал?
— Bekki, — повторил человек. — Elta hetenlas nae more stelet.
На костяшках его изящных пальцев рубиновыми каплями собиралась кровь. И он был не то что бледным — белым, хотя сползать на каменный пол в обмороке явно не собирался.
— Bekki, — он покорно сел и позволил девочке обнять себя, — Neste eden soa la Morr nara klome-blare. Elta estelarre dlasta nae-sore.
Габриэлю суть разговора была так же понятна, как, например, кваканье лягушек в озере. Но черты его спутницы исказил такой ужас, что отнестись к нему с равнодушием рыцарь не сумел бы, даже если бы ему заплатили.
Она выпустила странного человека из объятий и бессмысленно коснулась его испачканной кровью ладони. Осторожно погладила, нахмурилась и уточнила:
— Но мы же во сне. Что, если вам все это приснилось?
Ее собеседник расстроенно качнул головой:
— Naer. Klesset sted, blarake-ssamar mie laerta.
Милрэт и Габриэль давно уже спали, когда юный император все-таки оторвал себя от кресла и вышел в коридор, напоследок начертив на стене у дверей защитную руну. Ясно, что старуха Доль запросто ее сломает, если захочет — но Эдлена заденет едва ощутимая волна отката, да и он вышел как раз во имя поиска своей названой матери, а не чтобы от нее сбежать.
Блуждающие огни висели над окнами и лестницами, над поворотами и над коврами — непоколебимые, словно солдаты, и невероятно послушные, хотя дар юноши не бунтовал и лишь размеренно тлел, как готовая к использованию искра. Эдлен был невозмутим и собран, его больше не тревожили никакие железные стрелки — как будто он, сильнейший мительнорский маг, не совладает с ними одним легким движением руки! — но уснуть, не убедившись в мирном поведении противника, он бы все равно не смог.
Он до последнего сомневался, что старуха Доль отыщется в своих личных апартаментах, но она была там. И она была не одна — ей отвечал надтреснутый, болезненно тихий голос, отвечал коротко и по сути, а еще с каким-то мерзким подобием восхищения — как заведомо проигравший.
— …Мы плыли на ежегодном харалатском корабле, и я ощущала, как там, внизу, под железным килем, со стоном рвутся установленные швы. Мительнора погибнет, уважаемый господин Венарта, и, помогая моему названому сыну, вы лишь ускоряете ее смерть. О, — старуха Доль помедлила, — нет. Разумеется, ее можно и вернуть. Но я должна была удостовериться, что если моему сыну захочется это сделать, он исчезнет.
Господин Венарта, подумал Эдлен.
И у него задрожали колени.
Ему все еще было семнадцать лет, и в нем осталось довольно много от ребенка. От ребенка, совершенно не способного противостоять своей матери, даже если воспоминания о ней сохранились абы как, даже если перегруженная книгами заклинаний память отказывалась выводить на поверхность необходимые Эдлену картины. А теперь он стоял, и там, за дверью, пополам с невыносимой болью цедил воздух вечно уставший храмовник, а седая старуха наблюдала за тем, как он умирает, безучастно и холодно.
Как за мусором.
Деревянная стена согревала его спину, деревянная стена была его единственной опорой в сумасшедшем неустойчивом мире. Пол как будто покачивался под его сапогами, воротник черной военной формы врезался в кожу, а напротив суетливо мерцал синий блуждающий огонек — не потому, что старался быть ярче и заметнее, а потому, что юного императора подводили глаза.
Он беспомощно закрылся обеими ладонями. Надо было что-то сделать, надо было как-то все это решить, надо было заорать и скомандовать караульным ударить его названую мать алебардой, надо было… да хотя бы шевельнуться, а он таращился на синий огненный комочек — и был не в состоянии выдавить из себя ни звука.
Если бы рядом находился Венарта, он бы его успокоил. Или спровоцировал, что, в общем-то, помогло бы не меньше. Но Венарта сидел там, в личных апартаментах госпожи Доль, слишком уверенный в своей Великой Змее, слишком уверенный в ее защите; Венарта сидел сам, и ничего было не спасти, ничего было не исправить, ничего не вернуть. Разве что, нервно подумал юноша, Мительнору — на общее полотно; старуха сказала, что если я это сделаю, меня сотрет — и, возможно, это замечательно, это совсем не будет печально, это будет — как если бы я наконец-то получил свободу, наконец-то вышел за дверь.
Он трижды обозвал себя трусом, криво улыбнулся, подманил синий блуждающий огонек… и вышел из тени, чтобы оказаться на пороге чужих апартаментов, чтобы отважиться посмотреть на замершего человека в кресле, чтобы отважиться посмотреть на изможденную седую старуху, чтобы отважиться посмотреть на останки богатого ужина и на оплетенную гладкими светлыми лозами винную бутылку. Чтобы вдохнуть, полной грудью вдохнуть странный цветочный запах, чтобы улыбнуться еще шире — и притвориться, что всем его вниманием отныне завладела обреченная женщина в строгом сером платье.
— Эдлен, — выдохнула она, — почему ты здесь?
Он помолчал, наблюдая за ней с недоверием и таким разочарованием, что если бы она действительно была его матерью и если бы она только что не болтала об украденной Мительноре, ее бы это задело сильнее, чем рыболовные крючья задевают глупых окуней.
— Эдлен, — она сощурилась, — так будет лучше. И для меня, и для тебя, и для этой цитадели, и для нашей с тобой империи.
— Вы не правы, — негромко возразил он. И снова повернулся к Венарте.
В самом конце храмовнику очень хотелось спать, но веки напрочь отказывались опускаться. И под ресницами, под иссиня-черными ресницами все еще проступали блеклые серо-зеленые радужки, все еще проступали темные пятна зениц и карминовые сети лопнувших сосудов.
У юного императора сдавило горло.
Он понятия не имел, что вдали от места, где служителя Змеиного Алтаря настигла такая нелепая смерть, впервые за сотни лет дернулась и очнулась раненая беловолосая девочка. Что по ее щеке рассеянно скользнула горькая солоноватая капля, что она всхлипнула — и, отвечая на ее тоску, у берега Вьены споткнулся и чуть не упал Гончий по имени Штай, а в королевской башне Хальвета потерял сознание молодой повелитель Драконьего леса.
Эдлен снял со своих рыжеватых волос черное змеиное тело, осторожно погладил выступающие аметистовые клыки. Старуха Доль что-то говорила, захлебываясь каждым словом, давясь интонациями и, кажется, умоляя названого сына понять, но он ее уже не слушал.
Мительнора оторвана, Мительнора плавает в безучастной зыбкой темноте, и все ее берега — это ловко отрезанные швы. Но Габриэль родился на Тринне, а Милрэт упоминала заснеженный Харалат; и коренные жители подвластной Эдлену империи наверняка помнили, как у пристаней пережидали бесконечно долгую зиму хрупкие фигурки торговых кораблей.
— Если вы утверждаете, что я исчезну, — негромко уточнил он, — значит, я — эпицентр заклятия? На мне собраны его потоки? Очень хитро придумано, моя любезная госпожа. Но я бы на вашем месте не рассчитывал, что после такого, — он все еще поглядывал на погибшего храмовника, будто надеялся, что это ошибка, что Венарта сейчас неуклюже поведет худыми плечами и присоединится к беседе, — вы останетесь живы.
========== Глава двадцатая, в которой Талер Хвет воспитывает ребенка ==========
Он уже засыпал, когда мягко зашелестели крепления корабельного шлюза, и на пороге его каюты возникла маленькая девочка с покрасневшими от слез глазами.
— В чем дело? — он худо-бедно выглянул из-под одеяла, покачнулся и поморщился, потому что проклятая тошнота никуда не делась, а швы над левым ухом болели так, словно под них насыпали раскаленных угольев. — Тебе плохо?
