Слуга вымелся раньше, чем она закончила благодарить его за принесенные блюда.

— Если не возражаете, — старая женщина потянулась к подносу, где горой лежали вареные креветки, — я начну издалека. Очень… издалека, потому что исток моего откровения, уважаемый господин Венарта, находится в пустыне, в маленькой белой пустыне к северу от империи Сора. Что это за империя, вы, конечно, не знаете…

Знаю, мрачно подумал храмовник. Если бы вы, уважаемая госпожа Доль, сумели догадаться, сколько всего я знаю, вы были бы страшно удивлены.

— В этой пустыне, — продолжала старуха, — наверное, и по сей день живет хрупкий самоуверенный мальчик. И глаза у него серые, но по краешку, по самому краешку вьется приметная кайма — янтарные лезвия, загнутые вовнутрь шипы. Стилизованное солнце, а если угодно, то и намек на то, что карадоррские лойды — это все-таки его любимые дети.

Она следила за Венартой, не отрываясь, и он старался ничем себя не выдать. Нет, он, конечно, помнил, что старуха Доль родилась где-то за океаном, но чтобы в Соре? И чтобы она хранила память о детях племени Тэй?..

Она не настаивала на его участии в ужине, ей было без разницы, пьет он красное вино или нет. К тому же она сама уже выпила добрую половину бокала, и он заключил, что если так, то опасаться нечего.

— Стилизованное солнце, господин Венарта, вам о чем-нибудь говорит? Нет? Не притворяйтесь, вы отлично осведомлены. Когда магия моего приемного сына выходит из-под контроля, точно такой же символ появляется на его руках. Понимаете, куда я клоню?

Храмовник не ответил. Старуха поставила свой бокал на салфетку, опустила выцветшие глаза и пояснила:

— Двести пятьдесят лет назад с мальчиком, который живет в пустыне, что-то произошло, — по Венарте больно ударил ее безучастный тон. — Что-то произошло с мальчиком, который создал и Мительнору, и Вьену, и заснеженный Харалат. И он пожелал, чтобы однажды в мире появился ребенок, способный стереть его с полотна, способный уничтожить, не прилагая никаких серьезных усилий.

Блуждающие огни вертелись в каком-то сумасшедшем танце у железной скобы для факела. Сталкивались и принимались гореть невыносимо ярко, а потом гасли, чтобы через минуту сорваться в полет снова.

— Я жила в хижине у окраины имперского города, — рассказывала Доль. — И однажды ко мне пришла очень красивая девочка, чтобы я спасла ее сына. Эта девочка была беременна, и взамен, — старуха криво улыбнулась, — я попросила ее отдать еще не рожденное существо. Как оплату за свои труды.

Венарта почему-то закашлялся:

— Это и был… он? Упомянутый ребенок?

— Да, — подтвердила женщина. — И если бы я его не убила, то все те земли, куда вас до сих пор заносило, утонули бы в океане или сгорели бы, а может, их разнесло бы на куски и так, и частично они стали бы островами, а частично повисли бы вдоль небесного фронта. Но это, как ни крути, были бы всего лишь осколки, это были бы уродливые останки, жалкое подобие того, что мы видели. Я оказалась недостаточно храброй, — она поежилась, — чтобы зарезать отобранного у судьбы ребенка — и недостаточно храброй, чтобы утопить его в океане. Поэтому я привезла его сюда, подождала, пока он поправится, и, — ее лицо было как будто высечено из камня, — попросила оторвать Мительнору от общего полотна. Перенести ее в никуда, в ничто, где если бы он и сошел с ума, это безумие задело бы только один клочок суши.

У Венарты как-то странно болело под выступающими ключицами. И было тяжело двигаться.

— Мы плыли на ежегодном харалатском корабле, — сказала старуха Доль. — И я ощущала, как там, внизу, под железным килем, со стоном рвутся установленные швы. Мительнора погибнет, уважаемый господин Венарта, и, помогая моему названому сыну, вы лишь ускоряете ее смерть. О, — она протянула сухощавую ладонь и погладила храмовника по щеке, — нет. Разумеется, ее можно и вернуть. Но я должна была удостовериться, что если моему сыну захочется это сделать, он исчезнет.

Кажется, Венарта съехал немного вниз по спинке чужого кресла, но не ощутил ни тревоги, ни обиды. Лишь приподнял — насмешливо и гордо — уголки побелевших губ — и хрипло пообещал:

— Эдлен… еще покажет вам… кто он такой.

========== Глава девятнадцатая, в которой Эдлен снимает венец ==========

Сабернийская робиния давно отцвела, но на каждой ее ветке покачивались тонкие длинные сосульки. Угрюмый лабрадор прятался в своей будке, изредка оттуда выглядывая — чтобы предполагаемые воры видели мокрый собачий нос и боялись перепрыгивать низкую полосу деревянного забора.

Пожилой кузнец, чересчур низкий даже для гнома, вышел на порог своей кузницы и устало огляделся. У него было паршивое настроение, но во дворе постоянно коротал свои часы человек, способный его улучшить.

Она сидела в корнях дерева, обняв руками свои колени, и умиротворенно посапывала, бормоча под нос какие-то глупости. Он остановился рядом и внимательно прислушался, а затем усмехнулся, различив среди потока бессмысленных выражений упрямое: «Господин Клер, если вы сейчас же не слопаете эту кашу, я пойду и выброшу ее в море, вам ясно?»

Он убедился, что вряд ли ее разбудит, и осторожно сел рядом. Эта девочка приносила ему успокоение, даже когда спала; он с удовольствием посмотрел на ясное голубое небо и стаю пушистых облаков, медленно уползающих на север.

— Фиолетовую планету обычно крутят слева-направо, — невразумительно шепнула его подопечная, по-прежнему не просыпаясь. — Дай-ка, я сама этим займусь…

Что-то было не так с ее снами, и пожилой кузнец это понимал, но везти свою подопечную к магу не торопился. Маги, они ребята непредсказуемые и дерзкие, и нельзя быть уверенным в их поступках, особенно если на дне кармана у тебя сиротливо звякает последняя пара медных монет.

Впрочем, избежавшая смерти девочка и не требовала помощи. Если она не обманывала, а гном не верил, что она пошла бы на обман, ее ни капли не беспокоили переменчивые цветные сны; кроме того, бывало, что она выбиралась из-под одеяла счастливая и довольная, и потом до конца дня не переставала улыбаться.

Вот как сейчас. Господин Клер уже запомнил, что стоит его подопечной произнести «А, привет, Габриэль», как все ее страхи тут уже улетают прочь, и она становится как будто в тысячу раз увереннее и сильнее, чем была.

…Ребекка видела Габриэля и человеком, и котом, и даже собакой — но собака предстала перед ней, как плод взбудораженного заклятием подсознания. Девочка была доброжелательна и спокойна, она давала рыцарю неплохие советы насчет кошмаров, но помочь ему и выступить против старухи Доль не могла — хотя если бы жила в той же Энотре, то обязательно бы приехала, чтобы стоять рядом со своим земляком, сжимая рукоять острого кинжала.

Габриэль более-менее привык, что рыжий ребенок с целыми архипелагами веснушек снится ему каждую ночь, и устал относиться к нему настороженно. О Шаксе они больше не говорили, но рыцарь переносил на высохшую землю у древесных корней раздобытую у господина Венарты карту мира, а Ребекка наблюдала за его действиями с таким интересом, что хотелось рисовать еще и еще.

— А кто живет на Харалате? — сосредоточенно спрашивала она, изучая девяносто девять маленьких островов, хаотично разбросанных по океану и соединенных между собой короткими линиями железных мостов. — Эрды?

— Эрды, — соглашался Габриэль. — Якобы самая прогрессивная из всех разумных рас Мора. Они на дух не переносили предыдущего императора, так что с тех пор, как Эдлена заперли в цитадели, наверняка живут счастливо.

— Сомневаюсь, — пожала плечами Ребекка. — Бывает, что потеря врага вынуждает королей косо смотреть на друга. Так что как бы чего не вышло.

— Вряд ли у Харалата есть друзья. — Габриэль вывел угловой необитаемый остров и встал, чтобы хорошенько полюбоваться своим творением. — По крайней мере, до Вьены слишком далеко, чтобы с ней воевать, а без Мительноры Вьена, если я правильно понимаю — ближайшее к харалатской береговой крепости королевство.