Гончему не требовалось никакое мастерство. У Гончего был код, а в нем — тысячи приемов, тысячи вариантов, и они срабатывали без монотонных изнурительных тренировок. Да и если меч оказывался недостаточным аргументом, из-под земли, уничтожая плоть и ломая кости, смертоносными лезвиями бил радиус.

«Эй, Штай, — говорил широкоплечий мужчина с такой густой бородой, что в ней утопала вся нижняя половина его лица, — не хочешь испытать себя в роли моего напарника? Сам подумай, можно брать заказы на устранение шести-семи человек, я прикрою тебя, ты — меня, а деньги поделим поровну. Глядишь, и сработаемся, нет?»

«Мой дорогой Эмет, — широко улыбнулся Гончий, — я и без твоего меча великолепно совладаю с любым количеством людей. А характер у меня пакостный, так что в моей компании тебе наверняка будет мерзко и тоскливо. Избавь меня от соблазна испортить тебе жизнь, — справа от него радостно захихикал щуплый парнишка с голубой татуировкой на лысой голове. — Иди, куда шел».

Венарта поджал губы. Определенно, этот Гончий не имел не то что права, а даже крохотного шанса добраться до своей Повелевающей и быть фрагментом постоянной связи между детьми заснеженного острова.

За то время, что храмовнику чудился белый обледеневший храм и погибшее крыло синего океана, он худо-бедно разобрался в общей схеме событий. Были дети племени Тэй, были зубья деревянного частокола — и было проклятие, был хрупкий мальчишка с нагретыми солнцем песчаными крупицами в ладонях, и он едва различимо шептал, что не такого ждал от своих детей, что не такого ждал от своего мира, что для него все это хуже кости поперек воспаленного горла.

Венарта слышал о четырех карадоррских Богах войны, но не верил, что этот мальчишка — один из них. Поэтому принимал его за мага, такого же виртуозного, как Эдлен — а Эдлену вполне хватило бы колдовства, чтобы испортить витую спираль священного кода детям племени Тэй, особенно при учете, что их оставалось около пяти сотен. Капля в океане по сравнению с теми же людьми, эрдами, гномами и остроухим народом триннских пограничных лесов.

Вероятно, что и Великая Змея не была бы довольна, если бы ее дети женились на своих матерях и сестрах, если бы ее дети выходили замуж за своих братьев и сыновей. Но основным, чему научило Венарту время, проведенное в тени ее Алтаря, был закон — не осуждать, не вмешиваться, не навязывать никому свою точку зрения. Если у них так принято, если их это нисколько не беспокоит — значит, людям всего лишь надо не соваться в маленькое тихое поселение, где рождаются и умирают носители кода «Loide».

…ему снилось, что он шагает по ребристой обшивке орбитальной станции, и что его тело стало немного меньше, но вдобавок обрело какую-то странную громоздкость, хоть вообще не двигай руками и ногами. Он посмотрел на свое отражение в ударопрочном стекле — и увидел багровый шарик местного солнца на затемненном щитке своего… скафандра.

Ему понадобилось больше минуты, чтобы вспомнить определение. Ага, получается, эта чертова тяжесть и эта чертова пониженная скорость объясняются именно скафандром, а собственно Венарту надежно укрывает от черной космической пустоты его герметичная оболочка. Но все равно — мужчине упорно казалось, что он должен быть выше и как-то шире, и он чувствовал себя ребенком, неожиданно беззащитным и беспомощным перед блеклыми озерами туманностей и огнями далеких звезд.

Слово «звезды» почему-то больно его царапнуло, и он остановился, не сводя с них завороженных серо-зеленых глаз.

В наушнике тут же, преодолевая помехи и как будто захлебываясь шипением, раздался незнакомый голос:

— Эй, Милрэт, прием! Ты чего застыла? Если до обеда мы не отыщем пробоину, то лакомиться будем покойным господином диспетчером и гостями нашего порта!

…он очнулся на полу, окруженный синими огненными комочками. Беспокойное болотное пламя собралось вокруг его силуэта, как будто совещаясь, не пора ли сжечь потерявшего свое сознание человека; он отмахнулся от них, как летом отмахиваются от комаров, и сумасшедшим усилием воздвигся на ноги.

Его слегка мутило, как если бы накануне он до глубокой ночи пил вино и любовался украденным небом, сидя на крыше деревянной цитадели. Бережно притворив за собой тяжелую дверь и оказавшись в темном коридоре, он понял, что это ошибка, что мутит его скорее от голода — и поэтому отправился в кухню.

Она вышла из галереи — не спеша, чтобы Венарта успел как следует ее рассмотреть и понять, что она ему абсолютно не угрожает. Одетая в строгое серое платье, с длинными седыми волосами, заплетенными в обернутую вокруг головы косу.

— Господин Венарта.

Она присела в реверансе, и он, чуть помедлив, поклонился ей в ответ. Пожилой человек, даже если он враг, заслуживает хотя бы малой доли почтения.

Ей удалось добиться от него молчания, потому что запрет хоть как-то упоминать обитаемые земли вне Мительноры не мог причинить Венарте вреда. Как служитель Змеиного Алтаря, он словно бы деактивировал опасную для него магию — но ее остаток, не позволяющий выдавить из себя ни звука, сохранялся, потому что не никак не влиял на общее состояние. Это Милрэт и Габриэлю становилось нечем дышать, а у храмовника просто отказывали чертовы голосовые связки, и рассказ о Харалате и Вьене можно было только прочесть по его губам.

Поэтому он совершенно не боялся госпожи Доль. Он верил, что Змея будет к нему благосклонна, что она его не подведет, и не видел смысла прятаться у Эдлена за спиной. Там и так сегодня стало ужасно тесно, а юный император вовсе не обязан служить укрытием — пускай даже и для своих друзей.

Честно говоря, Венарта считал, что Эдлену и самому не помешала бы чья-то помощь.

Старуха Доль мягко улыбнулась, показывая, что настроена мирно, и жестом пригласила храмовника посетить ее личные апартаменты. Он хотел было извиниться и покинуть слишком гостеприимное место — во избежание всяких неприятных случайностей, — но женщина встала на его пути и все так же мягко произнесла:

— Неужели вы заставите старенькую колдунью скучать в полном одиночестве? Неужели вы забыли о своем интересе к моему взгляду на запрет?

На всякий случай он следил за ней, как за ядовитым пауком. Она могла представлять угрозу и без магии — например, сжимая стилет костлявыми пальцами и будучи готовой ткнуть его острием в бок притихшего храмовника.

— Я не забыл, — негромко отозвался мужчина, — но взгляд Эдлена кажется мне гораздо более важным. По какой бы причине вы ни заперли его здесь, в этой проклятой деревянной цитадели — он по-прежнему остается ребенком, вашим, госпожа Доль, ребенком, и он ничем не заслужил ни бесконечного прозябания на шестнадцати полностью лишенных солнечного света ярусах, ни вашего приторного обмана.

Доль посмотрела на него грустно и внимательно.

— Нет, — возразила она. — Вовсе не моим.

Храмовник осекся:

— Что?

Она провела сухощавой ладонью по своим седым волосам, поправила заколку и снова указала на вход в свои роскошные комнаты. На стол, накрытый к ужину, и на одинокую бутылку вина, где полусладкого красного напитка было, пожалуй, многовато для старой больной женщины.

— Вы крепко стоите на стороне моего сына, господин Венарта, — сказала она. — И я вас не осуждаю. Наоборот, мне понятно ваше мнение. И все-таки позвольте, я поделюсь с вами одной историей. Всего лишь одной, и это не будет впустую выброшенным временем… для полноты картины.

Он виновато помялся на пороге. Эдлен, конечно, просил не подходить к госпоже Доль ближе, чем на два яруса, но не будет же он, Венарта, наследник семьи Хветов, бояться какой-то измученной старухи? То есть бояться-то он будет, но едва-едва и ради своего личного комфорта, чтобы не оступиться и не угодить в расставленный как раз под его креслом капкан.

Госпожа Доль села, приказала молчаливому слуге откупорить бутылку и налить вина в два одинаковых стеклянных бокала. Первой сделала аккуратный глоток и сообщила, что хочет побеседовать со своим поздним гостем без посторонних ушей.